Данте. Демистификация. Долгая дорога домой. Том IV - [48]

Когда Веспасиан умер (23 июня 79 года), Тит занял его место, имея общественное мнение, безусловно, против себя. Он поставил целью примирить с собой подданных: стал сурово наказывать доносчиков, помиловал обвиняемых в оскорблении величества, старался снискать расположение народа роскошными постройками и играми.

При нём был открыт воздвигнутый Веспасианом Флавиев амфитеатр (Колизей), построены водопроводы и термы, получившие его имя. По случаю освящения Колизея во время празднеств, продолжавшихся сто дней, было убито девять тысяч диких зверей и множество гладиаторов. Постройки и игры потребовали громадных издержек, быстро поглощавших средства, накопленные при скупом Веспасиане.

Значительные средства ушли также на помощь пострадавшим от общественных бедствий: большой пожар истребил много частных и общественных зданий в Риме, в Кампании большие убытки причинило знаменитое извержение Везувия (24 августа 79 года); с 77 года в государстве свирепствовала чума. Все это расшатало финансы. Умер Тит 13 сентября 81 года. Смерть застала Тита внезапно. Отпраздновав окончание строительства Колизея, он отправился в свое сабинское имение. На первой же стоянке он почувствовал горячку. Дальше его несли в носилках. Скончался он на той же вилле, что и его отец, на сорок втором году жизни, спустя два года после того, как наследовал отцу. Когда об этом стало известно, весь народ плакал о нем, как о родном. Он был женат два раза и от второй жены Марции Фурниллы имел дочь. Преемником его стал его младший брат Домициан, гонитель первохристиан.

Голос народа назвал Тита «любовью и утешением человеческого рода», хотя поведение его до смерти отца дает основание относиться недоверчиво к этой традиции. Возможно, кратковременность его правления не дала возможности вполне проявиться его характеру, очевидно, не столь уже кроткому, если, как утверждает Светоний, некоторые предсказывали при Веспасиане, что Тит будет «вторым Нероном».

Тем не менее, годы правления Тита характеризуются согласием между сенатом и императором. Сенаторская традиция считает его одним из лучших императоров, а Светоний пишет: — «Вспомнив, что за весь день он не совершил ни одного благодеяния, Тит воскликнул: — „Друзья, я потерял день!“». Когда однажды против него составили заговор два представителя высшего сословия, причем признавшиеся в задуманном преступлении, он, прежде всего, обратился к ним с увещанием, потом повел их на зрелище и приказал сесть по обе стороны от себя; попросив у одного из гладиаторов меч, как бы для проверки его остроты, он дал его в руки и тому и другому, а затем сказал им: «Видите ли вы теперь, что власть дается от судьбы, и тщетны бывают попытки совершить преступление, в надежде захватить ее или из страха ее потерять».

Al mio ardor fuor seme le faville,

che mi scaldar, de la divina fiamma

onde sono allumati più di mille; [96]

de l’Eneïda dico, la qual mamma

fummi, e fummi nutrice, poetando:

sanz» essa non fermai peso di dramma. [99]

E per esser vivuto di là quando

visse Virgilio, assentirei un sole

più che non deggio al mio uscir di bando». [102]

В меня, как семя, искру заронил

Божественный огонь, меня жививший,

Который тысячи воспламенил; [96]

Я говорю об Энеиде, бывшей

И матерью, и мамкою моей,

И все, что труд мой весит, мне внушившей. [99]

За то, чтоб жить, когда среди людей

Был жив Вергилий, я бы рад в изгнанье

Провесть хоть солнце свыше должных дней». [102]

Стаций говорит, что он был воспламенён божественным огнём: — «Энеидой» Вергилия, которая стала его матерью и кормилицей и всем в его жизни. За то, чтобы увидеть живого Вергилия, Стаций готов провести в Аду, либо в Чистилище, хоть целый год.

Volser Virgilio a me queste parole

con viso che, tacendo, disse `Taci»;

ma non può tutto la virtù che vuole; [105]

ché riso e pianto son tanto seguaci

a la passion di che ciascun si spicca,

che men seguon voler ne» più veraci. [108]

Io pur sorrisi come l’uom ch’ammicca;

per che l’ombra si tacque, e riguardommi

ne li occhi ove «l sembiante più si ficca; [111]

Вергилий на меня взглянул в молчанье,

И вид его сказал: «Будь молчалив!»

Но ведь не все возможно при желанье. [105]

Улыбку и слезу родит порыв

Душевной страсти, трудно одолимый

Усильем воли, если кто правдив. [108]

Я не сдержал улыбки еле зримой;

Дух замолчал, чтоб мне в глаза взглянуть,

Где ярче виден помысел таимый. [111]

Вергилий взглядом просит Данте не выдавать Стацию, кто он, но поэт не в силах скрыть улыбку. Его улыбка не укрывается от глаз древнего поэта.

e «Se tanto labore in bene assommi»,

disse, «perché la tua faccia testeso

un lampeggiar di riso dimostrommi?». [114]

Or son io d’una parte e d’altra preso:

l’una mi fa tacer, l’altra scongiura

ch’io dica; ond» io sospiro, e sono inteso [117]

dal mio maestro, e «Non aver paura»,

mi dice, «di parlar; ma parla e digli

quel ch’e» dimanda con cotanta cura». [120]

«Да завершишь добром свой тяжкий путь! —

Сказал он мне. — Но что в себе хоронит

Твой смех, успевший только что мелькнуть?» [114]

И вот меня две силы розно клонят:

Здесь я к молчанью, там я понужден

К ответу; я вздыхаю, и я понят [117]

Учителем. «Я вижу — ты смущен.