Данайцы - [9]

Почему я сейчас вспомнил об этом? Потому что мы с Юлией сегодняшним, вернее вчерашним, стартом ставили точку в дискуссии. Старт был Рубиконом, за которым оппоненты делались если не партнерами, то, по крайней мере, одни из них могли с чистым сердцем говорить, что мосты сожжены, а другим оставалось только разводить руками. И еще я вспомнил об этом потому, что «десять в двенадцатой» был нашей страховкой от любой неожиданности. Увы: страховка оказалась действительной только на время до старта, на время, когда, скажем, ответственного за состояние парка спецтренажеров (а это чин не ниже полковничьего) могли уволить за потрескавшуюся краску на центрифуге. Антитеза «потрескавшаяся краска – предбанник» витала надо мной некоей назойливой конструкцией, от которой я избавился весьма оригинально, а именно: кощунственным допущением того, что на стартовой площадке сейчас имеют место быть массовые экзекуции техперсонала. Господи, и что только не придет в голову.

Поднявшись, я заглянул в иллюминатор и едва мог удержаться от возгласа недоумения и досады: Земли уже было не видно. Теперь это была не Земля, а лишь крупная звезда, одна среди многих. Чувство, овладевшее мной, вряд ли поддается описанию. Присев к стене, я глядел в потолок и, точно помешанный, покачивался взад-вперед. Я думал, что это недоразумение, что Земля должна лететь с нами и что даже соответствующий пункт записан в нашем контракте.

В моей голове с этого момента словно бы закрутилась неисправная рулетка – при всей спонтанности воспоминаний она отдавала предпочтение дурнейшим. Но зато практически сразу тут обнаружилось нечто.

Я знал, что за Юлией волочился один из начальников Центра предполетной подготовки, полковник. История эта тянулась с год, пока я не заметил, как Юлия выбрасывает в мусорную корзину букет маргариток и не обратился с соответствующим заявлением к руководству Проекта. Полковника из Центра подготовки убрали тот же час, но можно представить мое изумление, когда неделю спустя я увидел его на одном из ЦУПовских заседаний в генеральском мундире. Был тут и другой вопрос: почему Юлия сразу не дала отставку нахалу? Ни о чем таком я никогда не спрашивал ее – последовавшее затем происшествие на авиабазе надолго отбило у меня охоту вообще расспрашивать ее о чем бы то ни было, – однако сейчас разговор шел не о нашем достоинстве, а о жизни нашей.

Поэтому я разбудил ее и сразу, без вступлений, спросил о полковнике.

Еще не придя в себя, она хотела что-то сказать, но лишь поглядела вокруг и вздохнула. Свой вопрос мне пришлось повторить еще раз. Тогда, уже злясь, она сказала, что не отвадила полковника сразу, потому что с первого же дня, как взялся ухлестывать за ней, он не переставал намекать на то, что знает о Проекте нечто такое, чего ей никто больше не скажет. И что он сильно рискует и хочет, чтобы она поняла его правильно: несмотря на то, что она ему нравится, ухаживанья его в то же время не что иное, как отвлекающий маневр для его противников в Центре. Чем бы все это в конце концов обернулось, помимо крохотных букетов, которые он совал ей в тетради, она сказать не берется, ибо тут возник я со своим заявлением – полковника, за исключением того случая на аэродроме, она больше никогда не видела.

– Но почему ты не сказала мне об этом? – удивился я.

– Он боялся, что ты его неправильно поймешь, – ответила Юлия.

– О да! Конечно! Отвлекающий маневр! Настолько удачный, что пожалуйста: отвлеклись и от… Юпитера!

– Вот видишь.

– Да голову он тебе морочил, цену себе набивал.

– Тогда зачем ты обо всем этом меня спрашиваешь? – тихо спросила Юлия.

– Затем, что после моего заявления его не только не выгнали из Проекта, но и повысили в звании.

– И какое это имеет отношение?.. – Она кивнула в сторону люка.

– Не знаю.

– А я знаю: не веришь мне, вот и все.

– Хорошо, – предложил я. – Давай рассуждать логически. Ошибиться кораблем мы не могли. Но если и ошиблись, то кораблем это не называется. Я…

– Постой. То есть как это – не называется? Что это, если не корабль?

– Я же сказал: это пока рассуждение.

– Это не рассуждение, а паника. Чтобы делать такие выводы, нужны факты. Или нужно быть параноиком.

– Следовательно, – я толкнул локтем свой скафандр, – нам нужны факты.

– С ума сошел, – усмехнулась Юлия. – Он не предназначен для выхода.

Признаться, я не сразу понял ее.

– Кто не предназначен?

– Не защищает от жесткого излучения, во-первых. И во-вторых: не забывай, что мы идем с ускорением. Это все равно, что выброситься из окна.

– А страховочный трос, скажем?

– Обвязаться им, что ли?

– В смысле?

– В смысле, что для этих скафандров и страховка не предусмотрена.

– У тебя есть другие предложения?

– Господи, делай что хочешь.

В общем, я таки полез в шлюз…

Спускаться из наружного люка по тросу, разумеется, я не стал, это было верное самоубийство, а только высунулся и глядел вниз. Хотя мои руки дрожали от напряжения, все же тяготением это не называлось, даже искусственным. Я не знаю, как это называлось. Тело мое переживало мгновенное, невероятным образом затянувшееся состояние начала падения. Ниже плоскости обшивки, соответствовавшей расположению предбанника и «спальни», начинался резко отличный от них фрагмент с покатым карнизом, расширявшийся книзу. Я едва разглядел его. В неверном свете фонарика показалась рельефная табличка с надписью: «КМТ-201У».