Дамасские ворота - [20]

— Я умею готовить кошерный соус ансьен[67], — сообщил он психиатру. — Я единственный шеф-повар в Израиле, кто умеет его готовить.

— Ага, — кивнул Оберман.

— Его, — подмигнул, смеясь, Януш Циммер, — называют Иэном Хеттом.

Фотерингил начал рассказывать историю о том, как один американец, постоялец курортного отеля, обвинил его в том, что он использует лярд при готовке штруделя.

— Лярд в штруделе! — возопил он, воздевая руки к небу. — Где, черт подери, я найду лярд в Кесарии?

Вернулась после танца с эфиопом Линда. Фотерингил уставился на нее, словно на charlotte russe[68], и мгновенно потащил ее обратно на танцплощадку.

— Обязательно потолкуйте с ее бывшим мужем, — сказал Лукасу Оберман. — Галилейский Дом — очень интересное место. Паломники туда ходят. Жертвы синдрома. Они ходят туда поесть чечевичной похлебки.

— Мне нравится чечевичная похлебка, — сказал Лукас.

Оберман посмотрел на него оценивающим взглядом, спросил:

— Так вам интересно? Сделать из этого книгу?

Лукасу подумалось, что при таком интересе Обермана можно без особого труда договориться об авансе.

— Я подумаю над этим, — ответил он.

— Мои заметки в вашем распоряжении. Или будут, когда мы придем к взаимопониманию. Книги писать доводилось?

— По правде сказать, доводилось. Об американском вторжении на Гренаду.

— Это очень разные вещи.

— Не совсем, — сказал Януш Циммер. — В гренадской истории тоже была метафизическая подоплека. Некоторые участники того дела думали, что имеют связи на небесах.

— Вы имеете в виду Рейгана? — спросил Лукас.

— О Рейгане я не думал. Но, полагаю, это относилось и к нему с Нэнси.

— Вы были на Гренаде во время вторжения? — спросил Лукас.

— Был накануне. И вскоре после.

— Януш — вещая птица, предвещает беду, — сказал доктор Оберман. — Стоит ему где появиться, там тут же происходят соответствующие события.

— Помнится, там существовали культы, — пояснил Циммер. — На острове.

— Да, были, — подтвердил Лукас.

— И здесь они существуют, — сказал Оберман. — Причем занимаются этим не просто несколько потерянных душ, а организованные и влиятельные группы.

— Тем лучше, — сказал Лукас. — Я имею в виду для интриги.

Циммер подался к нему, чтобы было слышно за шумом, и проговорил:

— Тут следует быть осторожней.

Лукас размышлял над предостережением поляка, когда его внимание отвлекла молодая женщина, танцевавшая с эфиопом. У нее была кожа цвета кофе с молоком, как у южноамериканок, коротко стриженные черные волосы под афро, покрытые яванской косынкой. Платье темно-бордовое и коптский крест на шее. На длинных ногах сандалии «биркеншток», подъем и лодыжки украшены лиловым геометрическим рисунком. Лукас припомнил, что где-то слышал, мол, таким рисунком украшают себя бедуинки, но сам еще этого раньше не видел. Он тут же подумал о невероятной хипповой молодой арабке, которую видел месяц назад в медресе. Он был уверен, что это она.

— Кто эта девушка? — спросил он Обермана. — Вы ее знаете?

— Сония Барнс, — ответил тот, бросив быстрый раздраженный взгляд на девушку. — Она водилась с одним из моих пациентов.

— Я видел ее в городе, — сказал Лукас.

— Она дервиш, — сообщил Лукасу Циммер. — Ваш персонаж.

— Верно, — подтвердил Оберман.

Сония и Линда Эриксен, единственные женщины среди танцующих, столкнулись в толпе и соприкоснулись ладонями, приветствуя друг дружку. Линда без следа сердечности. Сония с чуть грустной и язвительной улыбкой.

— Она кружится очень симпатично, — сказал Лукас. — Неужели правда дервиш?

— Позволите уточнить? — спросил Циммер. — Она настоящая суфийка.

— Похоже, миссис Эриксен знает ее.

— Здесь все знают всех, — сказал Януш Циммер. — Сония поет в «Мистере Стэнли» в Тель-Авиве. Сходите послушайте ее. Она может рассказать вам о культе Абдуллы Уолтера. И о Хайнце Бергере.

Лукас записал имена себе в блокнот.

— Потанцуйте с ней, — посоветовал Оберман.

— Куда мне. Она слишком хороша.

— Вы еще не слышали, как она поет, — сказал Циммер. — Как ангел.

Неожиданно Фотерингил снова заметил Лукаса. Его раздраженная физиономия заслонила Лукасу вид.

— А как насчет стиха?! — требовательно вопросил шотландец.

Лукас в недоумении уставился на него.

— Стиха о rillons![69] — не отставал Фотерингил. — Стиха о rillettes![70]

Лукасу смутно припомнилось его пьяное старание изобразить из себя истинного гурмана перед Фотерингилом, процитировав юмористическое стихотворение Ричарда Уилбера о rillons и rillettes de Tours[71]. Когда-то у Лукаса находилась стихотворная строчка на все случаи жизни.

— Ах да. Попробуем вспомнить.

От Фотерингила невозможно было отвязаться. Легко было представить его себе где-нибудь на вересковой пустоши после сражения расчленяющим павших рыцарей, чтобы снять с них доспехи, под жуткое стенанье воронья, кружащегося над головой.

— Rillettes, Rillons… — сделал Лукас попытку вспомнить. — Нет, не так: Rillons, Rillettes, по вкусу схожи… но сдуру…

Но память подвела его.

— Но сдуру? — не отставал Фотерингил. — Но сдуру что?

— Забыл, пожалуй.

— А, чтоб тебя! Не нравится мне это «по вкусу схожи». Потому что это совершенно разные вещи, понял?

Потихоньку-потихоньку Лукас встал из-за стола, пока озлобившийся Фотерингил начал спорить по поводу выпечки. В записной книжке было достаточно необходимых сведений. Когда он пробирался к двери, Сония снова танцевала.