Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - [75]

Оказалось очень легко убедить мам, что пора бы сходить на ферму за яйцами и сыром, и вот уже веселая компания — четыре женщины! — бредет по дороге.

Чтобы переживать поменьше, Матильда настояла на том, чтобы идти фруктовым садом, а не мимо поля с подсолнухами.

Никто ничего не сказал насчет платья в горошек, единственного наряда, который, по мнению Матильды, помог бы наконец покончить с проклятой неуверенностью, ставшей настолько навязчивой, что того и гляди, в конце концов, она сама могла привести к охлаждению между нею и Реми. Полному или не совсем? На время или навсегда? Девочка была настолько занята этими мыслями, что даже не заметила: а Бенедикта-то тоже прифрантилась…

Леон первым прибежал их встречать, и рука Матильды, когда язык пса трогательно и точно нашел ее теплую ладошку, сразу же, как и в первый раз, вспомнила влажные поцелуи Собаки.

Мадам Фужероль, польщенная визитом, забыла о своей обычной суровости и неприветливости. Но все было безнадежно испорчено, стоило ей простодушно произнести эту убийственную фразу: «Ах, как жалко-то, Господи, что папаши Фужероля нету! Уж он бы вас поприветствовал, как надо! В городе он нынче, вишь ты, и мальчонка с ним уехал».

Если укол острого-преострого карандаша не бывает смертельным, то тысяча, десять тысяч, сто тысяч острых-преострых карандашей способны стать очень опасными для сердца маленькой девочки. А то и совсем ее погубить.

Все — мадам Фужероль, Селина, Кристиана, Бенедикта, — все разом посмотрели на нее. И вид у них у всех стал одинаково сокрушенный. И сострадание во взглядах одинаковое.

Матильде были противны эта жалость, это сочувствие, и обед, который за ними последовал, тоже был противен, она его просто возненавидела, не говоря уж о флаконе с лавандовой водой, который обнаружился, как бы случайно, под ее салфеткой в самый неподходящий момент…

Окончательно доконала ее Бенедикта, когда они ложились спать.

— Хочешь, теперь скажу, что мне нравится в Реми, а что не нравится, — слащаво предложила она.

— Не стоит! И теперь мне вообще-то все равно! — ответила Матильда, но без всякого гнева, просто высокомерно, и еще как высокомерно: таким образом она брала реванш и наслаждалась им, чувствуя себя в эту минуту куда менее мертвой, чем на ферме, — интересное дело оказывается, можно быть более и менее мертвой…

В этот вечер укутать их зашла Кристиана. Она не притворялась, будто ничего не замечает, да и как было не заметить, если горе Матильды уже выпирало из-под одеяла огромным горбом, — нет, она, наоборот, заговорила с ней не таким тоном, как мама, а обычным, каким говорят со всеми, и со взрослыми тоже, когда хотят успокоить:

— Не тревожься, дорогая, не переживай. Твой друг скоро вернется. Я в этом уверена.

Матильде эта ее уверенность помогла очень быстро уснуть, а вот Бенедикта, явно мучаясь бессонницей, ворочалась под своим пологом. Каждому — свой черед. И потом, Матильде очень понравилось слово «друг». Отличное слово, такое скромное, сдержанное. Почему-то чужие мамы редко в себе разочаровывают. Может, стоит меняться мамами… Нет, конечно, не насовсем, просто время от времени… Ведь, наверное, и у Бенедикты так же… А вдруг сегодня как раз Селина-то и сказала бы ей что-нибудь, и она перестала бы ворочаться, и заснула бы наконец…

Да, конечно, хижина становилась на что-то похожа, но Матильду это уже не слишком радовало: к утру тревога вернулась и опять стала ее мучить.

Лопатам, граблям, лейкам, лестницам, всей этой утвари, похоже, кое-что было известно насчет… насчет…

Матильда отлично понимала: все, что она делает, она делает для Реми. Это для него первого она убирает и обставляет хижину. Не случайно же ее глаза то и дело останавливаются на тропинке, которая мимо подсолнухов ведет на ферму. Бенедикта, не упускавшая из виду ни единой мелочи, естественно, сразу же раскусила, в чем суть.

— Да сходила бы ты туда, и дело с концом! — даже чуть раздраженно бросила она подружке.

Матильда помотала головой: нет. Она сказала «нет» собственному нетерпению, пусть даже ей изо всех сил хотелось сказать «да».

Нет. Теперь прийти должен он, Реми. Она сделала первый ход. Ответный — за ним, даже если это движение взад-вперед, «туда» и «оттуда», в отличие от того, как бывает на качелях, теперь уже не может держать ее на плаву, даже если теперь здесь нет пары оливковых глаз, чтобы предупредить: полет становится опасным.

Матильда в совершенном изнеможении рухнула на пол посреди пустой хижины: надо подождать Бенедикту, она пошла принести из дому воды.

Пыль, темно-желтая, такая же охряная, как крыша фермы, оседая, прилипала к ее волосам, к вспотевшей коже рук и ног.

Можно было подумать, будто она только что провела сражение с землей, билась со всей землей Прованса. Этакая лютая битва между «да» и «нет». Между «туда» и «оттуда».

Кокетливая Матильда, чистюля Матильда была вся вымазана охряной пылью. Вся пожелтела.

И почувствовала, что выросла на этой новой для нее земле.

~~~

Ага, значит, вот это вот и есть — выросла? Когда «а если…» перестают тебя преследовать? И уже не так все это интересно? Как печенье, уголки которого уже обгрыз кто-то другой…