Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - [72]

В конце концов, стало непонятно, кто тут кого осматривает и измеряет, но Матильде короткое время, за которое обоим следовало принять решение (а оно никак не принималось), показалось вечностью.

И в результате уступил Реми. Сдал позиции. С самой чарующей из улыбок, как всегда, обнаружившей дырку между зубами, он опять повернулся к Матильде и сказал:

— Ты мне здоровски нравишься в джинсах, но куда больше в платье горошком!

Матильда не знала, что сделала Бенедикта, услышав это, она не знала даже, существует ли еще в мире какая-то Бенедикта, потому что в ее вселенной никаких бенедикт уже не оказалось, там обитали только она и Реми и не было никого, кроме них двоих. Смотреть друг на друга… Снова начать этот упоительный полет, вернуться к опьяняющему движению взад-вперед, вверх-вниз, но теперь — без трактора, без качелей, приподнявшись над землей только силой взглядов.

Когда девочка вернулась на землю, она почувствовала рукой что-то нежное и влажное, кажется, кто-то лизал ей руку. У серой кучи шерсти обнаружились голова, два глаза и язык.

— Это Леон! — объяснил Реми, спрыгивая с канистры.

— А-а-а… А это Бенедикта, — наконец вспомнила Матильда о подруге и показала пальцем. — Моя лучшая подруга, — уточнила она, немного досадуя, что позволила себе до такой степени забыться.

Про себя же подумала, что Леон — странное имя для собаки, но еще более странным ей показалось необыкновенное сходство Леона с Собакой, принадлежавшей жениху Бабули, Феликсу.

Даже это прикосновение языка к ее ладошке — да она просто поклялась бы, что узнала его!.. Но ведь та Собака умерла… И девочка вспомнила, как горевала прошедшей весной, когда это случилось.

Бенедикта и Реми продолжали рассматривать друг друга, но уже не пользуясь никакими инструментами. Матильда как-то не очень понимала, что теперь надо говорить. Теперь, когда они стоят тут втроем на козьих какашках, а церемония представления уже закончилась.

Все решилось с приходом фермерши. Она возникла на той стороне загона и заорала:

— Так, значит, да? Мог бы и помочь мне, бездельник!.. Чем кавалера из себя строить, сходил бы лучше за травой для кроликов! Давай-ка пошевеливайся!

Густой коврижечный загар не помешал: Матильде показалось, что Реми стал красным как рак. Но Матильда и сама покраснела бы на его месте. Фермерши, оказывается, еще хуже мам по части нескромности!

— Ладно… Все, значит… Мне… мне пора идти! — пробормотал несостоявшийся кавалер.

Троица старательно избегала смотреть друг на друга.

— Пошли, Леон! — добавил Реми, обращаясь к собаке, которая, похоже, оценивая преимущества девичьей компании, старательно и с явным удовольствием обнюхивала подружек. И удалился, даже не обернувшись, ни единого раза не обернувшись, а Леон потрусил за ним по пятам…

Бенедикта и Матильда молча смотрели им вслед. К счастью — молча, потому что Матильда, заговори она именно сейчас, сказала бы ужасные вещи, все, что она могла бы сказать, прозвучало бы ужасно, но тут ничего не поделаешь: это было сильнее ее. Что он ушел навсегда. Что она больше никогда его не увидит. Что он умрет ночью, как Собака Феликса, и ей не удастся даже проститься с ним…

Реми с Леоном исчезли за амбаром.

— Ты чего скисла-то? Никуда он не денется!

Что в Бенедикте прекрасно — это отсутствие воображения. Она всегда видит вещи только такими, какие они есть, именно и точно такими, никак иначе. Иногда это огорчает — как в случае с подсолнухами, которые не произвели на нее ни малейшего впечатления, у нее даже ни чуточки голова не закружилась. Но иногда получается очень удачно. Потому что успокаивает и придает уверенности. Быть бесчувственной — это классно, особенно если видишь, как уходит кто-то, кого вовсе не хочешь видеть уходящим.

Матильда подумала, а может, ей удалось бы стать хоть немножко менее чувствительной, если бы она, как Бенедикта, сократила число бутербродов с вареньем за завтраком или любимого печенья на полдник… Ох, это бы далось с таким трудом…

Девочки — все так же молча — направились к дому, прошли через фруктовый сад, где набрали абрикосов, и Матильде удалось устоять и не объесться ими, а только наполнить нарочно оставленную тут корзинку.

Ни одна, ни другая не осмеливались сделать первый шаг, произнести первое слово.

Матильда сгорала от желания узнать, что подружка думает о Реми, но в то же время опасалась услышать приговор. Он ведь будет жестким и окончательным: Бенедикта — она такая, решительная.

Когда они подходили к дому, у поворота дороги показалась машина с Кристианой и Селиной.

Теперь или никогда. Матильда вцепилась в синий спасательный круг, не имея больше возможности выбрать подходящую волну. Вал, который накатывал на нее, был единственным. Придется нырнуть под него, даже если рискуешь захлебнуться.

Закрыть глаза. Закрыть рот. Оставить открытыми только уши — чтобы услышать этот приговор. Скорее. Скорее.

— Ну и как? — спросила Матильда. Вода доходила ей до пояса, ноги утягивала в глубину странная сила, а над головой навис пенный бурун, готовый обрушиться.

Она чувствовала, как ее поднимает, поднимает, сейчас унесет…

— Ну-у… Не знаю! — протянула Бенедикта.