Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - [26]

Это не смешно и не глупо по одной простои причине, которая оформляется в ее голове под воздействием кофейного аромата.

Причина проста и бесспорна: Марта забавляется.

Несмотря на предательство, несмотря на смехотворность положения, в которое она попала, скорее всего, по «его» вине и в котором находилась с половины четвертого пополудни вчерашнего дня до этого же времени сегодня, Марта забавляется, Марте ужасно весело.

Настолько, что она забывает о кроссворде. Настолько, что она выпивает две чашки кофе подряд без малейшего признака сердцебиения.

Старая дама, которая забавляется, не перемещается в пространстве так, как старая дама, которую жизнь двигает туда-сюда, не сообразуясь ни с какими доводами рассудка, подобно скучающему игроку, который лениво переставляет туда-сюда пешку на шахматной доске.

Даже Валантен это заметит.

Когда Марта выходит из «Трех пушек» с плетеной кожаной сумочкой в руке, она наслаждается каждым шагом, несмотря на колющую боль в левом бедре, отчего ногу приходится немножко подволакивать.

~~~

Перейдя от чая к кофе, Марта изменила многое в своей жизни — так, будто ее существование поднялось на ступеньку вверх.

Все оставалось, как было, но — с повышением на градус.

Например, она стала сыпать больше соли в пищу, позволила себе увеличить количество тостов за завтраком, сделала громче звук радио и телевизора. Она хотела теперь прибавить силы шумам. Она хотела теперь прибавить яркости краскам. Даже совершенно привычные предметы стали иными на вес и на ощупь. Марта нуждалась в более конкретных ощущениях, она нуждалась в большей близости между вещами и людьми.

Когда пару дней назад позвонил Поль, чтобы узнать, как жизнь и какие новости, голос сына показался ей пресным, несмотря на явные его усилия (впрочем, вполне бесполезные, если учесть приобретенную ею в последнее время остроту ощущения реальности) говорить громче и артикулировать четче — похоже было, он думает, будто имеет дело с умственно отсталой особой.

— Можешь снизить тон, знаешь, я отлично тебя слышу, — в итоге посоветовала ему Марта.

Поль на том конце провода на минутку примолк, видимо, озадаченный.

Эта ступенька, на которую она поднялась, этот новый уровень, отпечатавшийся на всех ее чувствах, позволил Марте к тому же переживать некоторые факты повседневной жизни как своего рода события. Автоматизм жестов уступил место череде восторгов — не сильных, но все же, все же…

Теперь ее мог привести в восхищение полный пустяк.

А уж если говорить о том, что и прежде ее волновало, то тут у Марты энергия просто начала бить через край. Такая лихая стала — без удержу. Она и сама это ощущала — хотя бы по тому, какое действие производил на нее звонок в дверь, извещавший о чьем-то визите, или модуляции голоса мадам Гролье, когда та смаковала подробности домовых или квартальных катаклизмов.

Кстати, один из них, случившийся всего каких-нибудь четверть часа назад, до сих пор не оставлял Марту в покое: ее всю трясло, коленки были как ватные, голова шла кругом.

Потому что мадам Гролье, которая, вероятно, не думала о последствиях своих рассказов, только что явилась доложить, что прямо перед «Тремя пушками» взорвался газ, и от этого мгновенно вылетели все стекла из витрины.

Если бы у мадам Гролье было хоть чуть-чуть сердца, она бы все-таки заметила, что в Мартино-то она попала этой новостью прямой наводкой, попала — как снайпер в цель.

Потому что взрыв произошел не только перед кафе, для Марты он разразился еще и в забытом уголке ее души, где всегда расцветала прежде голубая мечта, в уголке, неугодном Эдмону, который старался вытоптать этот нежный цветок, повторяя и повторяя жене: «Ну ты у меня просто последний романтик, бедолага этакий!» — да-да, в мужском роде, в такие моменты можно было подумать, будто он отказывает ей даже в принадлежности к прекрасному полу. Слова мужа рубили на корню последние остатки надежды…

Взрыв обернулся для Марты ужасающим видением: вот Человек-с-тысячей-шарфов в луже крови, вот старая собака воет над телом, лежащим среди разбросанных по усыпанному осколками стекла асфальту тротуара листков с набросками.

Ладно-ладно. Сесть. Успокоиться. Вновь спуститься на одну ступеньку.

Стоп. Разве мадам Гролье говорила о жертвах? Нет, не говорила. Тогда — в чем дело?

Надо туда пойти. Пойти и всё. Отправиться к «Трем пушкам».

Марта низко надвинула на лоб шляпку. Посмотрелась в зеркало и еще больше испугалась, увидев, как бледна. Сейчас она пойдет туда. Она должна это сделать. Это ее долг по отношению к нему.

Да и добираться-то — только до угла…

В момент, когда она натягивала перчатки в тон шляпке, раздался звонок. Телефон.

Марта заколебалась. Нет, все-таки надо подойти. Снять трубку, ответить. Телефон, даже когда он тебе совсем ни к чему, важная штука: главная связующая нить между ею и другими людьми. Но почему он стал трезвонить именно теперь?

— Мама? Это Селина.

— А-а-а, это ты…

— Да конечно же я! Что такое? Ты вроде бы не рада меня слышать?

— Ну что ты, что ты, разумеется, рада… но, понимаешь, у меня тут такое… такое срочное дело… В общем, не могла бы ты перезвонить мне попозже?