Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - [78]

Я поджидал вас в темноте гораздо дольше, чем рассчитывал. Я держал в руках винчестер, который вы оставили на диване. Вы зашли и зажгли лампу в вестибюле. Мне пришлось резко отпрянуть. Вы замерли. Я видел ваш освещенный силуэт, а вы меня не видели. Но я должен был приблизиться к вам, выстрелить в упор, чтобы еще можно было подозревать самоубийство. Я сделал второй шаг, в то же время пытаясь предугадать, как вы будете защищаться. Я не сомневался, что вы броситесь к дивану, чтобы схватить ружье, которого уже там не было. И я подался вперед, чтобы преградить вам путь. И вот оказалось, что ни разу, до самого конца, я не смог просчитать ни единой вашей реакции. Я уже почти коснулся вас, но с опозданием понял, что вы идете не к дивану, а к лампе, горящей в вестибюле, и внезапно все погрузилось во тьму. Я услышал щелчок, быстрые шаги, стал тщетно искать на ощупь выключатель. Потом услышал шум и не сразу понял, откуда он. А затем ваш голос. Такой же четкий и уверенный, как обычно. Вы сказали: «Не двигайтесь, месье Каравель. Я только что отправила письмо, в которое положила оба конверта с зарплатами и кратко изложила суть дела. Оно адресовано мне самой, но, если я умру, его вскроют. Я не стала посылать его никому другому, потому что Анита – моя подруга, я люблю ее и хочу ей помочь. И не старайтесь зажечь свет в этой хибаре. Я вывернула пробки». Я ничего не забыл, Дани? Нет, забыл. Вы потребовали, чтобы я бросил «свое ружье», поскольку боитесь, «что будете вынуждены забрать его силой». Я даже не стал задаваться вопросом: а как именно? Я полностью доверял вам – по части генерирования невероятных идей вам не было равных.

Но я положил ружье совсем не поэтому. Я сел на диван, а потом, когда глаза привыкли к темноте, пока говорил, я видел неясное светлое пятно – вы сидели на подлокотнике кресла напротив меня.

Вы слушали меня, не перебивая, Дани. Я хочу узнать, где труп Коба. Потом вы заберете свои вещи и вернетесь домой. Я хочу, чтобы вы вели себя так, словно не имеете никакого отношения к этой истории. Я хочу, чтобы вы молчали, чтобы разорвали эти оба конверта. А я выберу самое благоприятное для всех решение. Я приведу все в порядок и пойду в полицию. Я все возьму на себя. Понимаете, мне не придется платить за это преступление такую же дорогую цену, как пришлось бы Аните. Я – обманутый муж, который исковеркал себе жизнь в приступе отчаяния, узнав о своем позоре. Я метался весь уикенд, но в конце концов решил добровольно во всем сознаться. Я найму лучших адвокатов и на сей раз сделаю все от меня зависящее, чтобы «подсунуть всем пшик». Можете мне поверить. Я проверну грандиозную сделку. Не исключено, что мне удастся отделаться условным сроком.

Вот так. Я старался, Дани, рассказать вам всю правду о себе. И если я выгляжу не вполне приглядно, то, по крайней мере, видно, что добро и зло – это две стороны одной медали. Я долго смотрел на вас. И все равно не понимаю, кто вы такая. Но вы-то должны понимать меня, ведь в какой-то момент вы поверили, что сами могли совершить то, что сделала Анита. Верните мне пробки, и давайте включим свет в «этой хибаре», а вы позвоните Аните, скажете, что все в порядке, пусть она ждет меня, а я изо всех сил постараюсь не задерживаться. Вот так-то, Дани. Зажгите свет. Спасибо за уикенд. Вот так.

Девушка с повязкой на левой руке сняла номер 18 в отеле «Ноай». Она попросила принести ей кофе и газеты. Она прочитала от первой до последней строчки все репортажи марсельских газет о знаменитом специалисте по рекламе, который убил любовника своей жены и ночью сам явился с повинной в полицию Авиньона. Потом она поехала на такси на пристань Жольет, ждала у заграждения пассажира, направлявшегося в Каир, схватила его за рукав, сказала ему, что хоть он и легковерный дурак, но всему есть предел, потребовала вернуть ее деньги, развернулась и ушла. Она села на автобус в Кассис, забрала чемодан в отеле «Белла Виста», заплатила за комнату и воспользовалась случаем, чтобы продемонстрировать в бассейне свой раздельный купальник ярко-желтого цвета. Прежде чем одеться, она пообедала на террасе, выставив ноги на солнце, чтобы они загорели, и любовалась морем сквозь темные очки. Днем, ожидая автобус на Марсель, она встретила в порту одного знакомого мальчугана, тот держал за руку отца, она поцеловала его и назвала Титу. Но у четырехлетних мальчиков не такая хорошая память, как у взрослых, и он ее не узнал. Она не смогла перебороть себя и какое-то время шла за ним следом на небольшом расстоянии. Ей нравилось просто идти за ним. Но пожилая женщина, которая никогда с ней не расставалась, сказала ей: «Бедная моя дуреха, не нужно травить себе душу, выше голову». Тогда она остановилась, достала из сумки красную клетчатую кепку, надела ее, чуть сдвинув набекрень на белокурых волосах, и медленным шагом вернулась в порт, с чемоданом в руке. Через два часа она уже летела первым самолетом из аэропорта Марсель-Мариньян. Во время полета ей было страшно. В Париже тоже светило солнце. Улицы были украшены флагами. Она вернулась домой, тут же позвонила приятелю-дизайнеру и попросила его держать язык за зубами, что бы он ни прочел в газетах. Потом привела себя в порядок и набрала номер телефона, записанный на изнанке кепки. Примерно пять месяцев спустя она вышла замуж в Марселе – вы, наверное, подумали, за дальнобойщика, похитителя фиалок, – но нет, за его лучшего друга, самого замечательного, самого красивого, самого умного, самого восхитительного, самого убийственного, самого-самого из всех, кого она когда-либо встречала и в которого невозможно не влюбиться. Он водит грузовик «берлие», собирается стать миллиардером, потому что так будет лучше, и зовут его Батистен Лавантюр. Итак, она стала Дани Лавантюр. Так что теперь ей не придется менять инициалы на приданом, которое она с надеждой вышивала в приюте, напрягая близорукие глаза.