Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - [55]

Я открыла глаза. Сквозь слезы я видела, что он внимательно и с досадой смотрит на меня, а потом решительно произнес, что он обязан это сказать, а я могу воспринимать как угодно:

– Вы очень милая, очень красивая, вы очень мне нравитесь, но есть только два объяснения. Либо действовал кто-то другой, либо вы сами. Я не понимаю, как такое возможно, но, если вы лезете из кожи вон, чтобы доказать себе, что это был кто-то другой, значит, в глубине души вы не очень-то уверены, что это были не вы.

Не успев сообразить, что я делаю, я размахнулась левой рукой, чтобы ударить его по щеке. К счастью, он отстранился. Тогда я громко зарыдала, закрыв лицо руками, положив голову на стол. Я истеричка, причем буйная.

К телефону подошел хозяин бара в Жуаньи. Голливудская Улыбка назвался, спросил, уехал ли уже Сардина. Уехал. Спросил, не едет ли кто в сторону Марселя. Никого не нашлось. Он сказал:

– Послушай, Тео, посмотри у себя в телефонной книге номер бистро в Дё-Суар-лез-Авалоне и продиктуй мне. – И обращаясь ко мне – я слушала по отводной трубке: – Как оно называется?

– На автозаправке упоминали фамилию Пако.

Хозяин в Жуаньи нашел нам номер. Голливудская Улыбка сказал ему, что он славный малый, привет и тут же попросил соединить его с Дё-Суар-лез-Авалоном. Пришлось ждать двадцать минут, пока мы молча пили по второй чашке кофе.

К телефону подошла молодая женщина. Голливудская Улыбка спросил у нее, хранится ли у них еще то пальто, которое на днях забыли?

– Пальто дамы-блондинки с перевязанной рукой? Ну конечно. А вы кто?

– Друг этой дамы. Она стоит рядом.

– Она вернулась сюда в субботу вечером, но сказала моей свекрови, что это не ее пальто. Вы бы сначала договорились.

– Да не волнуйтесь вы впустую. Лучше опишите, как оно выглядит.

– Белое. Из шелковистой ткани. Летнее пальто. Подождите минутку.

Она пошла за ним. Голливудская Улыбка снова приобнял меня за плечи. Я видела за его спиной через окно неподвижно стоящий на солнце «Тандербёрд». Несколько минут назад я ходила в туалет причесаться, плеснуть холодной водой в лицо, слегка подправить макияж. Я отдала Голливудской Улыбке его клетчатую кепку, она лежала теперь перед нами на стойке. Толстуха в черном сновала взад-вперед по пустому кафе, протирая столы и прислушиваясь к тому, о чем мы говорили.

– Алло? Оно белое, подкладка в крупные цветы, – сказала женщина на том конце провода. – Небольшой воротник стойкой. Внутри ярлычок с маркой магазина: «Франк и сыновья», улица Пасси.

Я устало кивнула головой, показывая Голливудской Улыбке, что, скорее всего, это действительно мое пальто. Он сжал мне плечо, желая приободрить, и спросил в трубку:

– А в карманах что-то лежит?

– Знаете, я по карманам не рылась.

– Ну теперь поройтесь.

Молчание. Эта невидимая женщина, казалось, находится совсем рядом, я слышала ее дыхание, шуршание бумаги.

– Билет на самолет «Эйр-Франс». Вернее, часть от него. Это похоже на обложку чековой книжки, но внутри все листки выдраны. На ней сверху написано имя – Лонго, мадемуазель Лонго.

– Билет из Парижа?

– Париж-Орли в Марсель-Мариньян.

– А число там стоит?

– Десятое июля, двадцать часов тридцать минут.

– Вы уверены?

– Я умею читать.

– Больше ничего?

– Нет. Еще другие бумажки, деньги и потом такая детская игрушка. Розовый слоник. Нажимаешь снизу, а он прыгает на шарнирах. Да, маленький слоник.

Я всем телом чуть не рухнула на стойку. Голливудская Улыбка изо всех сил старался удержать меня. Но при этом я подавала ему знаки забинтованной рукой, чтобы он продолжал, что со мной все в порядке. Он спросил:

– А другие бумаги – это что?

– Скажите, разве этого мало, чтобы узнать свое пальто? Что вы пытаетесь найти, в конце-то концов?

– Вы все-таки можете мне ответить?

– Другие бумаги? Да их тут куча, не знаю. Ну, вот квитанция со станции техобслуживания.

– Какая станция?

– Венсан Котти, бульвар Распай, Авиньон. Семьсот двадцать три франка. То же число – десятое июля. Ремонт машины американской марки, не могу прочесть, какой именно, номер 3210RX 75.

Голливудская Улыбка сперва повернул голову по направлению к машине, чтобы прочесть номер, но отсюда не было видно, и он вопросительно посмотрел на меня. Я кивком подтвердила и положила отводную трубку на место. Мне больше не хотелось слушать. Мне удалось доползти до стула и сесть. Я плохо помню, что произошло потом. Словно меня выхолостили изнутри. Голливудская Улыбка еще несколько минут продолжал говорить по телефону. Но уже не с ней, а с каким-то водителем, кажется, немцем, который остановился по пути вместе со своим семейством и выпивал и закусывал в этом бистро. Голливудская Улыбка с трудом объяснялся с ним.

Чуть позже он уже стоял рядом со мной, держа в ладонях мое лицо. Затмение. Просто на меня нашло затмение. Я пыталась ему улыбнуться. Видела, что это его успокоило. Мне казалось, что мы знаем друг друга целую вечность. И толстуху в черном, которая молча стояла за его спиной. Он сказал мне:

– Я вот о чем думаю. А не мог кто-то забраться к вам и украсть пальто? Оно лежало дома?

Я покачала головой. Я уже ничего не знала. Может быть, Голливудская Улыбка и не был приучен умствовать, но уж мне-то давно пора прекратить тешить себя байками. В моей квартире на улице Гренель два замка, тяжелая, массивная дверь. Проникнуть туда можно, только разломав дверь топором, переполошив всех соседей. Разумеется, мое пальто и телефонограмма Жюлю Кобу того стоили. Да, пора прекращать тешить себя байками.