Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - [39]

Я снова открыла багажник. Мужчина был завернут в ковер, он лежал, поджав босые ноги. Голова высовывалась из пушистой красной шерстяной ткани, упираясь в стенку багажника, повернутая ко мне в профиль. Я видела открытый глаз, гладкие волосы с проседью на висках, почти прозрачную кожу, обтягивающую острые скулы. Он был лет сорока или вообще без возраста. Я изо всех сил старалась не дышать, но все равно задыхалась. Я протянула к нему свою забинтованную руку, потянула на себя край ковра, чтобы увидеть его. Он был одет, скорее всего, в халат-кимоно из светлого шелка, то ли голубого, то ли зеленого цвета, воротник более темного оттенка был распахнут, обнажая бледную грудь. В ней ровно посередине зияли две дырки, глядя на которые можно было заорать от ужаса, четкие, как следы от пуль, а вытекшая из них кровь лишь запеклась тонкой черной корочкой на груди, остановившись на уровне горла.

Я захлопнула крышку багажника, голова закружилась, и я рухнула на него. Помню, что я хотела встать на ноги, пыталась подняться под палящими лучами солнца, я даже чувствовала под правой рукой, под щекой обжигающий металл машины. А потом поняла, что рядом стоит перепуганный мальчуган по имени Титу, я хотела сказать ему, чтобы он подождал, что это все ерунда, но не смогла.

Он плакал. Я слышала его плач и раскаты смеха вдалеке, на пляже. Девушки в бикини носились по эспланаде, догоняя друг друга. Никто не обращал на нас внимания.

– Не плачь. Все прошло, смотри.

Его карты валялись на земле. Стараясь подавить рыдания, он обхватил руками мои колени, уткнулся головой мне в юбку. Я наклонилась, поцеловала его несколько раз в макушку, пытаясь его успокоить:

– Ты же видишь, со мной все в порядке. Я споткнулась и потеряла равновесие.

Багажник был закрыт, и, скорее всего, он не мог почувствовать жуткий запах, от которого меня до сих пор тошнило. И все же я отвела его подальше, к передней части «Тандербёрда». Он потребовал назад свои карты и монетку в пятьдесят сантимов, которую я дала ему. Я их подняла. Когда я подошла к нему, он пальцем рисовал кружки на крыле машины. Сказал, что это морские ежи.

Я притянула его к себе, села на край тротуара, чтобы его лицо было рядом с моим, и спросила, как же он мог увидеть, что лежит в моем багажнике. Я говорила очень тихо, почти неслышно, очень ласковым голосом. Наверное, сердце у меня билось громче.

– Ты ведь сам не мог его открыть, правда? Кто же его открыл?

– Другой дядя, – сказал Титу.

– Какой другой дядя?

– Другой.

– Тот, кто вел мою машину?

– Не знаю.

– Ты смотрел внутрь вместе с ним?

– Нет, я стоял вот там, сзади.

Он показал мне на желтый «Рено Дофин»[41], припаркованный рядом с «Тандербёрдом».

– Это было давно?

– Не знаю.

– А ты потом ходил к маме?

Он подумал. Я вытерла рукой дорожки от слез на его щеке.

– Да, два раза.

– А дядя, который открывал багажник, не видел, что ты смотришь?

– Видел. Он сказал мне: «Убирайся отсюда!»

Я слегка удивилась, потому что приготовилась к другому ответу, потом вдруг под этим палящим солнцем почувствовала, что меня бьет озноб. Теперь я была уверена, что Филипп не уехал из Кассиса, что он следит за нами.

– Он видел тебя? Ты уверен?

– Он мне сказал: «Убирайся отсюда!»

– Послушай, а как выглядел этот дядя? У него был галстук? Темные волосы?

– У него был черный галстук. И чемодан.

– А куда он ушел?

Он снова задумался. Пожал плечами, как взрослый, и неопределенно указал в сторону то ли пристани, то ли деревни, короче, непонятно куда.

– Идем, я должна отвести тебя к маме.

– А завтра ты придешь?

– Приду.

Я отряхнула от пыли юбку, отвела его за руку на эспланаду. Он показал мне свою маму, самую молодую в группе женщин в купальниках, расположившихся на пляже. Очень загорелая блондинка смеялась, переговариваясь с подружками, вокруг них громоздились флаконы с кремом для загара и стопки журналов. Она увидела своего сынишку и приподнялась на локте, чтобы позвать его. Я поцеловала Титу, помогла спуститься по лесенке. Когда он подбежал к матери, я ушла. Мне казалось, что ноги у меня совсем не гнутся, как у манекенов в витринах.

Мне не хотелось возвращаться к машине, к мужчине с пробитой грудью. Я понимала, что единственное разумное действие – это пойти в полицию. Во всяком случае, нужно держаться подальше от пляжа. Я говорила себе: «Если Филипп знает, что малыш Титу видел то, что лежит в багажнике, он должен беспокоиться и наверняка бродит где-то неподалеку, наблюдая за ним. Может быть, он и сейчас здесь и теперь следит за мной. Но я заставлю его проявиться».

Но при этом я считала, что рассуждаю нелепо. Если он избавился от трупа, засунув его в машину, которую считал моей, значит, не придавал значения тому, что я потом могу рассказать. Тогда ему тем более наплевать на показания малолетнего свидетеля.

Я ходила по порту среди равнодушной толпы, и мое сердце замирало всякий раз, когда кто-то меня толкал, потом вышла к пустынным улочкам, которые уже много часов назад покинуло солнце, и там я замерзла. В окнах сушилось белье. Когда я остановилась посмотреть, что делается у меня за спиной, мне на лоб капнула вода, и я вздрогнула всем телом, почти закричала. Но надо признаться: меня никто не преследовал.