Дальние снега - [7]
А в каких нечеловеческих условиях жили работные люди, пригнанные на верфи со всех концов земли! Голодные, в рубищах, эти корабелы, способные творить чудеса, мерли как мухи.
Федор развернул один из чертежей и весь ушел в его изучение.
Как из рога изобилия посыпались на семью Меншикова благости.
Сын его — небывалый случай! — получил дамский орден святой Екатерины, объявлен был обер-камергером и, неведомо за что, удостоился высшего ордена страны — Андрея Первозванного. Орденами награждены Мария, Александра, даже их тетушка Варвара Михайловна, ставшая обер-гофмейстериной с окладом две тысячи рублей в год.
В штате двора Марии — фрейлины, пажи, гайдуки, повара, певчие, гребцы — сто пятнадцать человек.
Срочно поручено было составить подробнейшее жизнеописание светлейшего с упоминанием всех его построек, участий в торжественных церемониях, переписки с королями. Опус сей назвали: «Заслуги и подвиги его высококняжеской светлости князя Александра Даниловича Меншикова с основанным на подлинных документах описанием всего достопримечательного, что по всемилостивейшему повелению его императорского величества Петра Великого и всепресветлейшей императрицы Екатерины было совершено под управлением и начальством его светлости при дворе и в армии, равно как и во всем Российском государстве».
Во дворце Меншикова теперь еще чаще, чем прежде, проходили крестины, именины, пиры.
Ассамблея по поводу нового обручения получилась знатная — открытый стол, людскость.
Светлейший любил размах. Пусть восхищаются персидскими коврами, старинными серебряными блюдами, ножами с золотыми рукоятками.
Был чудо-пирог. Когда его разрезали, из него вышла карлица, величиной в локоть, во французском платье с фижмами и с высокой прической, станцевала на столе меланхолический менуэт. Ворковал фагот, глухо гудели литавры. Оживленный «англез» сменялся «контрдансом» с глубокими реверансами.
Каждая заздравная чаша Меншикова сопровождалась залпом из пушек. На вечерней Неве большой корабль празднично светил горящими шкаликами по мачтам, реям и стеньгам.
…На стол подавали индеек, вскормленных грецкими орехами, кур под солеными лимонами, лосьи губы, страсбургские пастеты, огромных осетров, устриц из Либавы, донскую стерлядь, виноград, привезенный в бочках из Астрахани. Похвалялся хозяин и вином: рейнским, канарским, токайским, французскими коньяками и, конечно же, царской «приказной» водкой, с которой ни в какое сравнение не идут испанские педро дексименес и мараскино, разве что только спирт, настоянный на красном перце.
В парке и с плотов учинили огненные потехи, фейерверк выводил на небе: «Иде же правда, там и помощь божия». Ракеты разили горящих львов, падали цветные дожди, ярко освещая все вокруг.
Фонтаны били бургундским вином, на помосте возлежал целиком зажаренный, набитый дичью бык.
Под звуки музыкальной капеллы танцевали, и светлейший — мастер политеса — выделывал «каприоли» как никто другой. Серебряно заливались шпоры, творя кантату.
А позже он в своих конюшнях показывал гостям только что приобретенных черкесских коней.
За инкрустированным карточным столом меншиковского дворца играли в марьяж «Петровы птенцы» — канцлер Головкин, генерал-адмирал Апраксин, дипломат Долгорукий и шталмейстер двора Волынский.
До недавнего времени поддерживали они Меншикова, но после его перебежки в неприятельский стан, расправы с Петром Толстым, после неумеренных притязаний на самоличную власть все, кто был сейчас за этим столом, разве что исключая Василия Долгорукого, отшатнулись от светлейшего, видя в его возвышении опасность и для себя.
За плечами у каждого из них была большая, наполненная жизнь возле Петра I, — начинали они стольниками, постельничими, а выбились в ближайшие помощники царя, верную опору его.
Федор Матвеевич Апраксин участвовал в создании «потешного войска», строительстве гавани в Таганроге, в разгроме шведов при Гангуте; Гаврила Иванович Головкин и Василий Лукич Долгорукий небезуспешно вели дела иностранные; самый же молодой из присутствующих, тридцативосьмилетний Артемий Петрович Волынский, энергично готовил в свое время Персидский поход.
Они были удивительно несхожи: расплылся шире, чем выше, щекастый Апраксин — он много веселился от напитков, болтал все, что придет на ум, тогда как поджарый, весьма воздержанный в возлиянии Головкин был осторожен в речах. Долгорукий любил носить кружева, делал маникюр, а Волынский предпочитал умеренность в одежде, даже некоторое спартанство.
Крикливый, швыряющий деньгами Апраксин был падок на потехи, хотел, чтобы о нем шла восторженная молва, и, может быть, для этого завел в Питербурхе упряжку… северных оленей. А Волынский отличался расчетливостью и, запуская руку в государственную казну, делал это скрытно и умело.
В «островном доме» — дворце Меншикова — они бывали часто, и на этот раз каждый из вельмож приоделся соответственно своему вкусу и характеру.
На Апраксине неряшливо висел зеленоватый морской мундир, распахнутый на необъятном животе. Мундир отделан массивными галунами, пуговицы его обшиты золотыми нитками. Свой кортик адмирал небрежно швырнул подальше — в угол, к изразцовой печи. На Головкине, возвышавшемся литым столбом, прочно сидел староманерный вишневый кафтан с большими обшлагами, узкими рукавами и бриллиантами на пуговицах. Изящно выглядел расшитый по воротнику скромным прорезным позументом кафтан из песочной тафты на Волынском, а до синевы выбритый Долгорукий, по своему обыкновению, утопал в пене брабантских кружев.
