В этот час сидели у него за массивным дубовым столом гости. Окна были занавешены холстиной, чтобы не налетела мошкара на огонь сальных свечей в медных, позеленевших от времени шандалах.
Гости были всегдашние: жилистый седоусый атаман березовских казаков Лихачев; с козлиной бородкой протопоп Какаулин и худой, со впалыми щеками, рыжеватый надзиратель за новокрещенными остяками поручик Берх — пленный швед, принявший в православии имя Кирилл.
Был воевода щекаст, шумлив и на угощение щедр — кладовые ломились от снеди. Он требовал от горожан доставлять ему «в почесть» съестные припасы, вседневный даровой харч, не говоря уже о праздничных приносах в великий день, на рождество, в Петровку, в Филиппово заговенье… Страсть любил воевода помазки и мзду в ледостав и оттепель, в банный день и день тезоименитства.
Поэтому сейчас на столе теснились блюда с янтарной стерлядью, копченым гусем, жареными карасями. По части пирогов, квашеной капусты, соленых груздей жена воеводы Софья Павловна была великой мастерицей.
Она самолично подносила каждому гостю серебряную чарку с духовитой бадьяновой водкой и получала в благодарность от каждого поцелуй в уста.
Покончив с питием и закуской, Бобровский приказал жене освободить стол для карточной игры. Она входила в Березове в силу, и воевода играл с азартом, смачно шлепая картами, не терпя проигрыша.
…Поручик Берх сегодня оказался в удаче. Окончив метать, он открыл карты, и Бобровский матюкнулся. Везет же проклятому шведу!
Поручик спокойно сгреб в кучу серебро. Подчиняясь тобольской консистории, Берх не зависел от воеводы и мог позволить себе роскошь выигрывать у него.
— Только беса тешим, — буркнул протопоп, тоже недовольный проигрышем, и так закатил глаза, что завиднелись одни белки.
— Не скажите, батюшка, — возразил поручик, — в Тобольске почти все офицеры и чиновники играют. А в Санкт-Питербурхе незнание оной игры за неприличие почитается.
Берх говорил по-русски с едва заметным акцептом — вовсе обрусел. Женился без малого двадцать лет назад на Настасьице, Ивановой дочке. Настасьица все боялась, что потеряет мужа, что уедет он на родину, поэтому привечала, как могла: одним мылом с ним мылась, пила воду с медвежьим когтем, в яства соли поболе клала, приговаривая: «Как люди соль любят, так пусть и муж меня любит».
Берх часто ездил по остяцким стойбищам, следил, чтобы вместо икон кумирам не поклонялись, посты блюли, молитвы возносили.
Сейчас он, по привычке, стал жаловаться на тяжесть службы.
— Старайся, Кирюха, — подмигнул атаман Лихачев и с тоской поглядел на опустевший штоф. — Ты как их надзираешь-то?
— Дикари, государь мой… В православных обычаях никак не укоренятся, — нахмурился Берх. — Чтят вместо Иисуса Христа своего бога Мастрико. Но я в Тобольск не волоку, чтобы их там на поклон ставили да батожьем били. Я истукана зловредного порушу, дабы не носили ему жертву, штраф на отступника мехом наложу — и хватит.
— Знатно! Живем, где не сеем, — хихикнул протопоп, подкатив глаза, и потряс бородкой, — а штрафы в консисторию препровождаешь? Аль себе на прожиток берешь?
Поручик солидно стянул с головы засаленный парик, медленно пригладил пятерней редкие волосы, сквозь которые просвечивала розоватая кожа.
— Я, батюшка, человек, — с достоинством сказал он, — мне и детям моим пить-есть тоже надобно. Долг я исполняю ревностно, а на мзду прав имею не менее иных лиц духовных, кто в своем глазу, как в евангелии писано, бревна не видит, а в чужом сучок зрит.
Он, сурово посмотрев на Какаулина, снова надел парик. Знал, что и митрополит тобольский не чурается подношений костью мамонтовой да моржовой и мехом лакомым.
— Однако, — заметил воевода, — в запрошлом лете подопечные твои к митрополиту ходоков посылали.
— Митрополит изветчикам веры не дал, — размеренно произнес Берх, — а я их позже вразумил.
— Ну, тебе, Кирюша, служителю мамоны, — отрыгнул атаман, — в накладе не оставаться, дома, в своей Швеции, ты бы ни в жисть так богато не жил.
— Это правда, — согласился поручик, — края здесь благословенные.
— А ведомо тебе, поручик, — неожиданно спросил воевода и свел к переносью густые, седеющие брови, — что виновник твоего благоденствия не сегодня-завтра в нашем остроге объявится?
Берх посмотрел непонимающе.
— Да Меншиков-князь. Ведь ежели б он вашу братию под Переволочной в полон не взял, разве б нюхнул ты Сибири?
— Князь Меншиков? — изумленно воскликнул Берх. — Не может быть!
— А вот и может! — с силой произнес воевода, строго поглядев на Берха. — С пути съехал. Указ из Тобольска пришел — готовить острог врагу отечества. Новосел у нас.
— Уму непостижимо! Светлейший! Столько викторий! — недоуменно забормотал поручик. Но тут же, спохватившись, поспешно добавил: — Впрочем, кто во вред государству власть употребляет — достоин самой суровой кары.
— То так, — подтвердил воевода, смягчаясь, — присягу нарушил, а в ней сказано: «Обещаюсь всемогущим богом служить нашему царю-государю верно и послушно…» Трошка! — вдруг гаркнул он, словно стоял на берегу Сосьвы и звал Трошку с другой стороны.
Из сеней высунулась взлохмаченная голова заспанного холопа с деревянным крестиком на открытой груди.
