Может, еще удастся извернуться… ради детей… Будь мудрым, как змий…
Он словно очнулся ото сна и теперь внимательно смотрел вокруг. Никогда не думал, что столь велики российские просторы.
Из тайги доносился медвежий рев. Тайга опахивала запахом смолы, багульника, то почти смыкалась, то далеко отступала.
Они все плыли и плыли. Преследовали белые ночи без зорь, когда не исчезал белый месяц на белом небе и круглые сутки вылупливало бельмы солнце.
Ссыльных сопровождал вместе с двадцатью солдатами и двумя сержантами — Мисочкой и Зверевым — длинноусый, хмурый капитан сибирского гарнизона Михаил Миклашевский.
Миклашевскому лет сорок, он молодится, но уже явно проступают морщины усталости у глаз, плешь вольготно разлилась под париком. Происходил Миклашевский из семьи мелкого помещика, который счастлив был определить сына в военную службу. Да и Михаил — в сержантах, прапорщиках полевой команды — мечтал о том: как сам, без знатности породы, сложит свою судьбу. Ему виделись штурмы крепостных стен, захват неприятельских штандартов, государь, собственной рукой повесивший ему орден на шею. А там пойдут чины, звания, поместья. Ведь добился сам всего царев любимец Меншиков.
Но время шло, начальство гоняло Миклашевского из команды в команду, из гарнизона в гарнизон, равнодушно откладывало рапорты молодого офицера с просьбой отправить его в действующую армию.
Миклашевского посылали то на усмирение бунтующих мужиков, то в сыск корчемщиков, то конвоировать каторжников или, уже здесь, в Сибири, на ясачный сбор. Он научился утаивать часть прокормочных, отпущенных ссыльным, проездных. Мечтания затянула ряска обыденной службы, честолюбивый юношеский пыл сменился усталым равнодушием, где единственным развлечением стали попойки, игра в карты «по маленькой».
У начальства он числился исполнительным служакой — не более того. Смирившись со своим положением, капитан теперь желал только спокойной жизни, не хотел и боялся перемен. Поэтому он воспринял как очередную крупную неприятность сопровождение ссыльных до Березова, где ему предстояло служить приставом.
Первое время Миклашевский с хмурым любопытством присматривался к некогда знаменитому Меншикову, но в конце концов решил, что лучше быть относительно свободным капитаном, чем сваленным генералиссимусом, и утратил интерес к разжалованному светлейшему.
* * *
За селением Увацким погибла Тимуля.
Сержант Мисочка — круглолицый, широконосый, с выщербленным зубом впереди и глубоко сидящими глазами — с первого взгляда невзлюбил, неведомо за что, собачонку и с молчаливого, равнодушного согласия капитана издевался над ней. Тимуля отвечала сержанту неприязнью, то и дело рычала, собирая в складки голое тельце.
Мисочка заносил над ее головой сапог, будто собирался размозжить голову. На обычно, казалось бы, добродушном лице его оцепенело застывали глаза, а в уголках маленьких жестких губ запекалась слюна.
Тимуля под сапогом оскаливалась, беспомощно тявкала, а сержант довольно хохотал:
— Дрожишь, шкура!
Наконец ему надоело все это, и однажды он прикрикнул:
— Цыц, тварюга!
Тимуля продолжала нестрашно рычать.
Мисочка схватил ее за шиворот и приподнял, держа над водой. Собака забарахталась, пронзительно, будто прося о помощи, завизжала.
Мария побледнела:
— Не смей!
Сержант, издеваясь, сказал:
— Еще укусит, бешеная! — разжал пальцы, и Тимуля полетела в воду.
Собака судорожно, беспомощно засучила лапами и пошла ко дну.
Мария вскочила, крикнула:
— Что же ты сотворил, лиходей!
Мисочка усмехнулся с издевкой:
— Нашла, о чем жалковать. Оплошал я…
Миклашевский посмотрел на сержанта недовольно:
— Ты это тово… Ни к чему…
…Дощаники причаливали к замшелым стенам Кондинского монастыря, пустынной пристани Аспугль… На берегу Мартын разводил костры, отгоняя комарье.
Неподалеку от Березова дощаники тащили волоком, и Меншиковы барахтались в трясине, пахнущей гнилью. Под ногами обманно пружинил серо-зеленый мох, словно сползший со стволов пихты. Резко вскрикнула малиновка, долбил кору дятел, звал неведомо куда лебедь-кликун.
И снова вода, и наконец вдали проступил в жарком мареве Березов.
* * *
Городок этот, утыканный березами, пустил корни на левом берегу реки Северная Сосьва, впадающей в Обь, притулился к высокой горе. Вырос он на месте укрепленного зимовья, позже ставшего небольшой крепостцой, обнесенной деревянным палисадом с башнями по углам и пушками на них.
Со временем появились здесь звероловы, рыбаки, торговцы, приказчики из Тобольска, целовальники, взимающие ясак и пошлины. Построили в Березове хлебные и соболиные амбары, церковь, казармы, кабаки, избы для ямщиков и казаков.
И хотя глад да стужи исправно осаждали Березов, городок все же рос и теперь насчитывал дворов триста, местных жителей обоего пола более двух тысяч, а на его торг приходили из Тобольска обозы с холстом, пилами, топорами, медными котлами, сапогами из черной юфтовой кожи. За ведро водки выменивали несколько соболиных шкур.
Засыпал городок рано. Укладывались на сон вороны на березах, угомонялись скворцы. К восьми вечера не светилось ни одно окно. Разве только в кабаке Корепанова да в большой, рубленной из толстых лиственничных бревен избе воеводы Ивана Бобровского.
