Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11 - [130]

Для распутицы у самой воды издавна поставлен длинный дощатый навес, изредка спасающий от жары, а чаще от затяжного непогодья. Развешанные под навесом сети обволакивали распутчиков зеленоватой паутиной. Они работали быстро, почти не перебрасываясь словами. И не удивишься. Вспомнишь, как на субботней рыбалке приходилось клясть судьбу, разбираясь в узлах и петлях перепутанной лески. А на Птичьем бесконечные километры сетей, и как угадаешь, на какой узел стоит надавить, какую ячейку сети подтянуть, чтоб расправленные снасти покорно легли к ногам.

Долго пришлось бы мне ожидать паузы или перекура, если бы меня не приметила Лиля. Дымящаяся «беломорина» переехала из уголка ее рта к центру губ и уставилась на меня отдаленным подобием огнестрельного оружия. Подумав еще, Лиля отложила игличку, предназначенную для латания сетей, и без слов протянула мне руку.

По возрасту Лиле Эвлак скоро можно и на пенсию, но, не пропуская ни одного сезона, она с первым же караваном переправляется на остров. Лиля из береговых коряков, из нымылан. Ее предки издавна кормились у воды, ставили сети, сплетенные из крапивы и кипрея, на лососей, идущих на нерест вверх по течению. Мастерили из тополиных стволов легкие долбленки-баты, но воды все-таки побаивались. Даже реки мнились им обиталищем духов, а что уж говорить про моря?

Лиля смотрела на Охотское море деловито и бесстрашно. Тревожилась, правда, немного, потому что дней через десять должна приехать внучка на каникулы. Внучка учится в Петропавловске-Камчатском на медсестру. Лиля ее год не видела, значит не усидеть ей на острове до конца путины, придется отпрашиваться на денек-другой, и опасение ее из-за погоды. Сегодня пусть поштормит, лишь бы к ее отплытию затихло.

Чего я так и не смог узнать, это отчества Лили. От вопросов она отмахивалась, приговаривая: «Я же самый сердитый человек на острове, а будут по отчеству звать, еще задобрею». Но товарищи ее по работе подходили к ней уважительно, да без боязни. Сказали мне по секрету, что добродушней человека на острове не сыскать. Накануне причалила лодка. Сошел на берег парень. Ну, приплыл, и жди, когда с моря краболовы придут. Так Лиля не оставила его в покое. До вечера далеко, чего ж ходить да скучать? Выяснила, на какой мотобот его направили, отвела к поварам, а как покормили и место в доме отвели, без разговоров наказала новичку помогать распутчикам, благо других занятий у него еще нет.

— Лиля, — окликнул ее Мухитов, обсуждавший что-то со своим экипажем у деревянной эстакады пирса. — Ты курибана не видела, куда он запропастился? Надо бы на рейд, забрать барахло, пока не раскачало.

— Откуда мне знать. Он сам себе голова.

— Ты же у нас хозяйка берега.

Лиля по-доброму улыбнулась, так что узкие глаза северянки съежились в тоненькие, едва ли не пунктирные щелочки, и сказала:

— Серка пошел покормить, не то опять у вас рыбу таскать начнет.

Серко — так, оказывается, звали лошадь, которая бродила под окнами комендантского домика, а насчет рыбы я было не понял.

— С причудами конь, — подсказал мне один из распутчиков. — Когда-то штормило недели две подряд, сено кончилось, а травы не было, откуда ей взяться, едва май начался. Он и пристрастился с тоски к рыбе. Только успевай теперь поглядывать — не то вязанку камбалы с окна прихватит, придется без вяленой рыбы в отпуск ехать.

Странные повадки четвероногих друзей человека на Камчатке изрядно изумляли меня в первые годы полуостровной жизни. На Командорах я видел коров, деловито поедавших морскую капусту, выброшенную прибоем, В Усть-Камчатске, на песчаной косе, пес рьяно облаивал чаек, слетавшихся на снулую чавычу. Охотничий азарт был там ни при чем. Чаек, чинно разгуливавших по песку, собака не замечала. Видно, рыбина приглянулась ей для трапезы. А здесь еще жеребец, таскающий рыбу...

Придвинулся полдень, откатился. Я обошел развалины старого рыбозавода. Крытый проржавевшим железом склад оказался заполнен пустыми консервными банками. В углу, где крыша не успела прохудиться и ящики не размокли за полтора десятка лет, я нашел целый штабель коробок с зелеными консервными жестянками. На боках банок красовалась эмблема Акционерного камчатского общества. Несколько жестянок я взял на память, таких теперь нигде не встретишь, разве что в музее, если найдется музей, хранящий такие экспонаты. Жестянки были объемистые, по старым стандартам. Потому их и бросили, что новые консервные линии отлажены по-другому. А работавшие на острове до того износились, что их не стали даже перевозить на камчатский берег.

За остовами обветшавших цехов голубело море. Волны почему-то успокоились. Досадовать я не стал. В достоверности прогноза приятней убеждаться на суше, даже если эта суша — Птичий остров. Прибой ему не страшен, ветры посвистят в скалах и умчат на Камчатку. А цунами в Охотском море не бывает. Словом, гадай не гадай, а жди у моря погоды. Я сошел с тропинки и зашагал напрямик к метеостанции.

Планы мои были категоричны и безыскусны. Справиться о погоде да вернуться к пирсу. Но, проломившись через засохшие травяные дебри, я заслышал голоса и, выйдя на другую тропу, увидел перед собой кинооператора Дальневосточной кинохроники Геннадия Лысякова, которого по моим представлениям на Птичьем быть никак не могло. Вероятно, Лысяков подумал нечто сходное обо мне, потому что мы недоумевающе поразглядывали друг друга, прежде чем поздороваться и разобраться в превратностях встречи.