Дали глазами Аманды - [65]

Я воспользовалась его отсутствием и отсутствием Людовика XIV, чтобы вернуться в Прадо. В одиночестве я могла спокойно полюбоваться картинами, интересовавшими меня больше всего. Боттичелли, Пьерро делла Франческо, «Благая весть, принесенная Марии», которую Дали копировал, когда учился в Академии Искусств… Обходя зал голландцев, я увидела нечто, что преследовало меня всю дальнейшую жизнь: три небольших фламандских полотна, затерянные среди шедевров Босха, они поразили меня в самое сердце. Это были пейзажи Жоакима Патинира, голландского художника XVI века. Несравненная синева, великолепные детали пейзажа, скалы. Я была потрясена. Вернувшись в отель, я сообщила Дали о моем открытии. Он улыбнулся:

— Ах, да «Переход через Стикс», «Бегство в Египет»! И это вам нравится, малышка Аманда? Ну, поздравьте меня для начала, я получил разрешение Франко. Он был великолепен. Он дал свое окончательное согласие на открытие музея. Мы идем пить шампанское. Нужно сейчас же позвонить Гале!

Но Гала была несколько раздосадована. Все журнальные киоски были переполнены одним испанским изданием, где на первом плане фигурировали мои фотографии с Дали. На этих фотографиях мы нежно смотрели друг на друга, и бесцеремонные журналистские комментарии гласили: «Любовная история в Кадакесе».

В репортаже рассказывалось, что мы ничуть не скрывали наших отношений, что старый гений сумел наконец оценить молодежь в лице юной англичанки, которая все лето жила с ним, в то время как Гала вынуждена была удалиться в замок Пуболь и заняться его обустройством. Дали был явно огорчен, но не мог ничего с этим поделать. Испанская пресса была одной из самых профессиональных по части скандалов и сплетен. Процессы и опровержения не могли ничего изменить. «Злословьте, злословьте, от этого что-нибудь да случится!»

Я вернулась в Прадо во время сиесты Дали, любовалась Патиниром и инкрустированными мрамором столиками, потом присутствовала на рандеву с журналистом Антонио Олано, который пришел вместе с внуком генерала Франко, Франческо Мартинесом Бордиу, красивым и скромным парнем. Мы пили чай в огромной круглой гостиной отеля, посещаемой накрашенными маркизами и шумными туристами. В тот же вечер мы должны были обедать у г-на Сикре, человека с несметным состоянием, обладателя прекрасной яхты, проводившего большую часть своего времени в Монте-Карло и принимавшего у себя звезд и коронованных особ. У него была вилла в окрестностях Мадрида, и Дали не особенно хотелось туда ехать. Но Людовик XIV, как никогда похожая на Короля-Солнце, разубранная драгоценностями, так этого хотела, что мэтр уступил.

Я носила тогда фиолетовое платье и сапоги с домовушками. К платью я приколола значок с надписью «Я люблю Пикассо», забавлявший Дали. У Сикре собрались сливки мадридского общества, сам он был необыкновенно щедр и экспансивен. Кроме семейства Виллаверде (дочери Франко и ее мужа), там были маркиз де Лас Марисмас, герцогиня Альба, принцессы, актрисы и тореро Луи Мигуель Домингуин. Говорили о псовой охоте, о праздниках, о чуждом для меня светском обществе. Весь собравшийся бомонд посматривал на меня с любопытством. Дали строил из себя звезду, я ужасно скучала и думала, что гений его масштаба не должен опускаться до того, чтобы выслушивать подобные банальности.

Когда мы возвращались в отель, я ему заметила:

— Я любила вас сегодня утром, элегантного и величественного, собиравшегося на встречу с главой государства, но сегодня вечером я вас не люблю.

На следующий день, когда мы покидали Мадрид, он преподнес мне маленькую книжечку. Это был «Дон Хуан Тенорио» с посвящением мне. Надпись на книге гласила: «Аманде ее омерзительный слуга. Дали». Был ли он на самом деле таким уж мазохистом? Он утверждал, что любит страдать, ревновать, исполнять мои капризы и мириться с моими вспышками плохого настроения. Однако я пыталась быть нежной и любезной с ним. Это был, конечно, плохой метод, потому что он сходил с ума от Галы, которая его без конца одергивала.

Перед отъездом в Барселону мы посетили королевский дворец и Дали купил мне традиционную черную юбку и сомбреро, гармонирующее с юбкой, но я не устояла перед маленькой трикотажной шапочкой, которую натянула на глаза. Она была бежевой и похожей на колпачок: я ее купила.

— Pio Nono! — вскричал Дали. — Вы не могли мне доставить большего удовольствия! Такой колпачок я носил ребенком в Фигерасе. Дайте мне вас обнять! Вы угадываете все мои желания, наверное, вы моя сестра, потому что мы думаем об одном и том же.

Pio Nono было на самом деле круглым печеньем, которого уже не делали. Я подумала, что оно должно было походить на пончик. В результате меня обязали носить Pio Nono все зимы напролет.

Я снова обрела Лондон и свои занятия живописью. Я копировала Бужуре и рассказала об этом Дали по телефону.

— Ах, Бужуре! — сказал он. — Я доволен, что вы обратились к традиционному искусству, но это очень трудно, вы знаете. Вам нужно работать и работать, если вы хотите научиться рисовать. Вы должны писать так «гиперреалистично», как это возможно. Копируйте фотографии! Я покажу вам последние произведения Ричарда Эстеса, американского художника, самого реалистичного из всех. Он тщательно копировал открытки и обложки журналов.