Дали глазами Аманды - [30]
На самом деле он всего-навсего попросил молодого спортсмена Арно де Росне, зашедшего к нему, отвезти меня в Лондон. Арно де Росне отделался от этой просьбы под предлогом ее трудновыполнимости, и в результате я оказалась на площади Республики, где отчаянно пыталась сесть в какой-нибудь автобус, который отвез бы меня в аэропорт. Добраться до аэропорта оказалось не так легко, и я мысленно проклинала Дали. Если бы не он, я бы сейчас была у себя, в Лондоне, а не в Париже во время майских событий 1968 года. Мэтр поостерегся увезти меня из Парижа на своей машине и цинично сказал:
— Вы ничем не рискуете, моя дорогая. Вы ведь общаетесь с этими студентами. А если вас арестуют, не забудьте сказать, что вы знаете Мальро!
В Лондоне я мельком увиделась с Брайаном Джонсом. Он ужинал в компании сына Бальтуса, Станислава Клоссовского (все называли его Стасом), и Поля Гетти-младшего, жена которого ждала ребенка. Впоследствии ребенок был назван Тарой, в память о моем погибшем друге.
Ливинг Театр был уже в Авиньоне, и я присоединилась к нему несколько недель спустя, поскольку страсти стали утихать. Труппу поселили в школе в самом центре города. Я была рада снова увидеть Сэнди, Голландца, Эхнатона и многих-многих других. Они занимались йогой, медитацией и очистительными омовениями, в число которых входило особенно удивлявшая меня чистка носовых путей с помощью скрученного шейного платка.
Вскоре я стала понимать, что не все было достойно восхищения в этом молодежном сообществе, зиждущемся на любви и терпимости. У одной девушки что-то украли; другая, неярко накрашенная, с глазами, подведенными карандашом, была лесбиянкой и лесбиянкой слишком предприимчивой. Кроме того, все опасались эпидемии чесотки, и каждый участник труппы должен был заняться собственной дезинфекцией, причем некоторые в пылу усердия даже выбрили головы. На счету труппы были столкновения с местной полицией, не говоря уже о проблемах, связанных с организацией фестиваля. Микробы и жандармы потушили мой энтузиазм. Режин пригласила меня к себе и стала утешать. Я все еще гневалась на Дали и послала ему почтовую открытку и написала по-каталонски: «Miam Miam Figuas!», что значило примерно «злюсь, злюсь, терпеть не могу, ешь землю». Разочарованная авиньонским фестивалем и связанными с ним потасовками, я решила отдохнуть и поправить здоровье в перпиньянском доме моих друзей. Дали воспринял это с энтузиазмом и по телефону без конца спрашивал меня:
— Вы видели Канигу? А Баниюль? Вы знаете, я очень хорошо знаю эти места. Я был в Прадо, видел Пабло Казальса, там есть аллея великолепных платанов. И это еще Каталония. А Сере, страна вишен? Приезжайте поскорее! Гала собирается уехать на Mare de Deu (праздник Успения Богородицы, 15 августа). Она собирается отправиться к Святому Жаку Компостельскому. Мы проведем чудесное лето!
Он попросил меня приехать по крайней мере за день до отъезда Галы, чтобы мой приезд не воспринимался как тайный, в отсутствие законной жены. Он хотел, чтобы отношения нашего трио были прочными и гармоничными. Впрочем, в этот раз именно Гала настояла на моем приглашении. В отеле я жила, как гостья семейства Дали. Ожидалось также, что к нам присоединится Людовик XIV. Сейчас эта дама была в Штатах, где выдавала замуж свою дочь, Дофину.
Приближаясь к Кадакесу, я вспоминала историю о вишнях, которые писал Дали. В молодости он запирался на мельнице Фигераса, чтобы упражняться в рисовании вишен. Он прекрасно понимал, что для каждой вишни нужно три мазка: красный, карминный для темной части плода и белый для солнечного блика на ее поверхности. Чтобы не торопиться, Дали решил наносить каждый мазок, согласуясь с оборотами мельничного колеса. Итак, один скрип мельничного колеса — и готова красная часть вишни, еще один скрип — и положен кармин, а в заключение — белый блик. Таким образом Дали выработал у себя чувство ритма. Так были нарисованы десятки вишен.
Вишни всегда напоминали ему о мельнице и о сексуальном опыте, который он приобрел на ней с одной девушкой из соседней деревушки. Вишня была составляющей далинианской мифологии. Окрестности Фигераса воскрешали детские воспоминания, которые Дали как будто переживал вновь, делясь ими со мной. Был еще водопад, куда он ребенком приходил с хлебом и шоколадом — своим полдником; маленькое озеро — Вилабертан, похожее, по словам Дали, на «неистовый романтизм»; Старая Башня, место его эротических мечтаний, часть из которых он мне поведал позже. Но были еще и неприятные воспоминания: крепость, где он служил солдатом, и тюрьма, где он сидел.
Эти воспоминания стали отчасти и моими, и я уже не могла пересечь Ампурдан, не думая о Дали. Только глубокое изучение мест, где он жил, людей, которые его окружали, его любимые книги тех лет могут пролить свет на личность Дали.
На обочине горной дороги я вдруг увидела рекламу Ночного клуба «Пикассо» и «Рашдинг», огромные белые буквы на скале. Ребенком Дали вместе со своей сестрой наблюдал, как появляются за дорожным поворотом Кадакесские скалы. Они тогда ехали в повозке. Для них начинались летние каникулы. И именно он, а не сестра, первым заметил скалистый островок посреди бухты в форме остроконечного колпака. Он тогда еще радостно закричал: «Кукареку!» и мне, честно говоря, захотелось сделать то же самое, когда я вновь увидала эту мирную деревушку.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
Любовница диктатора — всегда интригующий персонаж. Любовница Адольфа Гитлера — персонаж, окруженный зловещей аурой Третьего рейха, Холокоста и Второй мировой войны. Парадоксальным образом Еве Браун приписывали глупость и тщеславие, в то же время возлагая на нее долю ответственности за преступления нацизма. Но это никак не объясняет, почему молодая, здоровая женщина добровольно приняла смерть вместе с поверженным и разбитым фюрером. Собирая по крупицам разрозненные сведения, тщательно анализируя надежность и достоверность каждого источника, английская журналистка и писательница Анжела Ламберт разрушает образ недалекой и бессловесной игрушки монстра, оставленный нам историей, чтобы показать иную Еву Браун: преданную и любящую женщину, наделенную куда большим мужеством и упрямством, чем полагали ее современники.
Дипломат, игрок, шарлатан, светский авантюрист и любимец женщин, Казанова не сходит со сцены уже три столетия. Роль Казановы сыграли десятки известных артистов — от звезды русского немого кино Ивана Мозжухина до Марчелло Мастроянни. О нем пишут пьесы и стихи, называют его именем клубничные пирожные, туалетную воду и мягкую мебель. Миф о Казанове, однако, вытеснил из кадра Казанову подлинного — блестящего писателя, переводчика Гомера, собеседника Вольтера и Екатерины II. Рассказывая захватывающую, полную невероятных перипетий жизнь Казановы, Филипп Соллерс возвращает своему герою его истинный масштаб: этот внешне легкомысленный персонаж, который и по сей день раздражает ревнителей официальной морали, был, оказывается, одной из ключевых фигур своего времени.