Дали глазами Аманды - [23]

Для него было крайне неприятно, если его заставали непричесанным и в тапочках, не готовым к публичному выходу. Это значило показать свой «домашний вид», то же самое, что для женщины оказаться на людях без макияжа. «Домашний вид» олицетворял для него то, что он ненавидел в буржуазии. Он чувствовал себя жалким и не хотел, чтобы я видела его таким.

У меня же не было домашнего вида просто потому, что у меня не было дома. Я сказала Дали, что отель «Луизиана» вызывает у меня депрессию, и он пообещал туда прийти, но именно прийти, а не войти, поскольку предпочел сохранить очарование тайны и при этом увидеть улицу, на которой я жила, и фасад отеля.

Потом он повел меня к Лассеру, чтобы позавтракать наедине. По дороге он перечислял мне достоинства гемоглобина, весьма полезного при постоянном обжорстве, которое он практиковал в Париже. На самом деле он оставлял половину блюд нетронутыми, в качестве реванша настаивая на том, чтобы я ела как следует, потому что у меня снова был «бледный вид и круги под глазами». Он заказывал для меня самые вкусные блюда и требовал, чтобы на десерт я продегустировала «Королевского аиста», по причине его впечатляющего названия.

Во время завтрака, рассматривая потолок, расписанный Мари Лорансен, он в который раз дал мне понять, что большинство женщин пишет плохо и претенциозно. Я надолго перестала говорить с ним о моих занятиях живописью…

Мальро, всегда сидевший за одним и тем же столом, поприветствовал нас, когда мы проходили мимо. Он был с Морисом Шевалье, который элегантно поцеловал мне руку и похвалил мой туалет. Мальро пробормотал, что было бы очень хорошо, если бы Дали пришел на ужин к Луизе де Вильморан и привел меня с собой. Узнав, что мы собираемся в Лувр, Мальро прищурился и сказал мне: «Поделитесь потом впечатлениями!» В лифте Дали отпустил несколько колкостей по адресу Мальро. История с плафоном оперы, расписанным Шагалом, стала Дали поперек горла.

Посещение Лувра началось плохо. Сначала мы стояли в очереди, а потом у нас конфисковали трость, вероятно, чтобы Дали не повредил ею картины, жестикулируя. Он раскритиковал многие экспозиции, сказав, что им нет места в музее, и «вымел» все египетское искусство одним презрительным жестом:

— Посмотрите на эти торсы! «Дыхательный» тип, полная противоположность греческому искусству, которое представляет собой вершину типа «пищеварительного». Можно было сказать, что это пловцы!

Он отказался останавливаться перед импрессионистами, которых он ненавидел. В этот день он ограничился Рафаэлем, Веласкесом и Вермеером. Он рассказал мне историю «Кружевницы» и ее невидимой иглы, точную копию которой он сделал из рога носорога, и о своем рекламном трюке, когда он снялся в одной клетке с носорогом в Зоологическом саду в Венсене.

— Гала сказала мне, что однажды из любви к рекламе я дам себя убить. Она всегда боится за меня, когда я совершаю подобные глупости, чтобы меня заметили.

Уходя, мы все же взглянули на «Джоконду».

— Нет, вы только посмотрите на этот двусмысленный вид! — взорвался Дали. — Она похожа на шлюху, которая зазывает клиента. Неудивительно, что несколько пылких поклонников ее матери пытались ее убить, повредив холст!

По правде говоря, я испугалась, как бы он сам этого не сделал, такой у него был возбужденный вид. У выхода нас обступили молодые люди, просившие автографов. Дали так яростно расписывался, что его перо несколько раз рвало бумагу.

Он настоял на том, чтобы отвезти меня в отель на своем «Кадиллаке». Меня не впечатляла идея въехать на этой щегольской машине на мою улочку, где было полно студентов. Но Дали не боялся шокировать левых, он хотел увидеть мой отель и попросил шофера остановиться прямо перед его дверью. Машина Дали загородила улицу. Это был рыночный день, и улица Сены была полным-полна зеленщиками, лотками с фруктами и сыром. Напротив отеля была мясная лавка, немного дальше бакалея и булочная. Все рассматривали Дали, и таксисты, которым мешала проехать его машина, непрерывно нажимали на клаксоны. Он сначала стоял с разинутым ртом, а потом завопил:

— Но ведь это чудесно! — закричал он. — Тысяча и одна ночь… Настоящий персидский рынок! Сокровища Аравии! Моя маленькая Аманда, почему вы до сих пор не говорили мне, что живете в настоящем магометанском раю!

Пробка росла, ротозеи посмеивались, но Дали не сдвигался ни на сантиметр. Мне захотелось дать ему пощечину. Он был на седьмом небе. Толпа, фрукты, запахи — это было то, что он любил больше всего: вся эта масса двигалась, жила. Он наконец сдвинул с места свой кадиллак, и я вбежала в отель, когда столпотворение достигло высшей точки.

После этого происшествия Дали стал рассказывать всем, в каком чудесном месте я живу, и часто меня провожал. Единственная выгода, которую я извлекла из этого приключения, состояла в том, что я стала очень популярной среди местных торговцев, и дирекция отеля, впечатленная моими знакомствами, предоставила мне кредит. Кредит это продлился недолго, потому что вскоре я вернулась в Лондон.

Между делом я свела знакомство с актерами «Ливинг Театра», которые жили в моем отеле и гастролировали со своей пьесой «Новый рай» по всей Европе. Они скоро должны были быть в Лондоне. Некоторые из них были очень красивы, у всех были длинные волосы, иногда они играли голыми, иначе говоря они представляли собой нонконформизм нашей молодежи. Директор театра Джулиан Бек, женатый на Юдит Малина, пригласил Дали на «Антигону», один из спектаклей их театра. Я была знакома почти со всеми актерами, с Санди, Черным Руфусом, итальянцем Лео, блондинчиком Эхнатоном и десятком других, но не со всеми, потому что их было слишком много…