Далеко от яблони - [9]

Правда заключалась в том, что Хоакин хотел называть Линду и Марка мамой и папой. Хотел так сильно, что невысказанные слова царапали горло. Казалось бы, что сложного? Произнеси, сделай этих людей счастливыми, стань наконец подростком, у которого есть родители, есть семья.

Однако это было непросто. Хоакин откуда-то знал – так же, как знал прочие истины, – что стоит ему вымолвить эти два слова, и они его полностью перекроят. Как только они сорвутся с его уст, ему придется повторять их всю оставшуюся жизнь, а он усвоил жестокий урок: люди сильно меняются и часто говорят одно, а делают другое. Хоакин не думал, что Марк и Линда так с ним поступят, но проверять желания не имел. На уроке математики во втором классе он набрался смелости и назвал мамой учительницу – просто чтобы попробовать, как это слово ощущается на языке, как звучит на слух, – но одноклассники восприняли его попытку с такой резкой неприязнью, что даже теперь, годы спустя, унижение все еще жгло ему душу.

Однако то была просто ошибка. Если же называть мамой и папой Линду и Марка, называть сознательно, то твое сердце станет невероятно хрупким. Если оно разобьется, его уже не склеишь, а снова допустить этого Хоакин не мог. Не хотел. Он еще с прошлого раза собрал не все осколки, и в сердце по-прежнему зияли одна-две дыры, через которые проникал холодный воздух.

Но сейчас Линда и Марк хотят его усыновить.

За библиотекой Хоакин заложил крутой поворот направо и почувствовал, как гремят под доской колеса. Линда и Марк будут его мамой и папой независимо от того, пожелает ли он их так называть или нет. Он знал, что своих детей они иметь не могут («Бесплодна, как камень!» – как-то сказала Линда тем преувеличенно бодрым тоном, за которым люди обычно скрывают самую тяжкую боль), и задавался вопросом: а вдруг для них он – последний шанс получить желаемое, лишь средство к достижению цели?

Проезжая мимо библиотеки, Хоакин успел заметить в одном из окон афишу: «Время историй: читаем вместе с мамой и папой».

Он давно смирился с тем, что у него нет родителей. Теперь-то он не так глуп, как в детстве, когда пытался выглядеть таким же милым и забавным, как малыши из ситкомов с дурацким закадровым смехом, телевизионные детки, чьи телевизионные родители лишь вздыхали, если их чадо совершало какую-нибудь чумовую выходку, например, врезалось на автомобиле в кухонную стену. К пяти годам Хоакин сменил столько опекунских семей, что посещал три разных садика, а стало быть, сумел увернуться от пули под названием «Звездочка недели» – мероприятия, на котором дети рассказывают о своих семьях, родственниках и домашних питомцах – обо всем том, чего Хоакин, как он с горечью сознавал, был лишен.

В десятом классе на уроке английского Хоакину задали сочинение на тему, куда бы он отправился, если бы мог переместиться во времени. Он написал, что перепрыгнул бы в эпоху динозавров, и это, наверное, было самой большой ложью в его жизни. Имей Хоакин возможность вернуться назад, он, конечно, нашел бы себя двенадцатилетнего, схватил бы за шиворот и тряс, пока зубы не застучат, а потом прошипел бы на ухо: «Идиот, ты же все портишь!» Тогда, в двенадцать, он был по-настоящему плохим. Поддавался ярости, вскипавшей в жилах. Корчился, визжал и выл, пока чудовище, ненадолго насытившись, не отступало, оставив Хоакина измученным и опустошенным, за гранью утешения и наказания. Теперь он знал: никому не нужен ребенок вроде него и тем более такой, который мочится в постель почти каждую ночь.

К восьми годам Хоакин разобрался, как все устроено. Его ровные молочные зубки сменились постоянными, которые росли вкривь и вкось, пухлые щечки сдулись в преддверии пубертата. Он перестал быть очаровашкой, а незыблемое правило гласило: потенциальным мамам и папам нужны только малыши.

Он понимал, что, скорее всего, никто не придет в школу на родительское собрание, где учитель при всех расскажет о его блестящих способностях к рисованию. Некому было сфотографировать его с голубой лентой – памятным знаком за победу в школьном фестивале искусств в четвертом классе – или отвезти через весь город на детский день рождения в пятом. Да, некоторые из опекунов пытались что-то делать, однако ни времени, ни средств не хватало, и Хоакин давным-давно пришел к выводу, что если от людей ничего не ждать, то они тебя и не разочаруют.

Розетку с голубой лентой – награду за лучший рисунок – он сохранил. Прятал в глубине ящика с носками. Из-за того, что он полтора года спал с ней, держа под подушкой, края ленты обтрепались.

Удача улыбалась ему крайне редко, и все же Хоакин считал большим везением тот факт, что, по крайней мере, у него нет братьев и сестер. Он видел, как это ломает других детей, как упорно они борются за право быть вместе и какими раздавленными оказываются после неизбежной разлуки. Хоакин видел отчаянные попытки старших братьев попасть в семьи, где выбор был сделан в пользу младших сестер, видел старших сестер, которых силой отрывали от младших братишек, потому что взять на воспитание сразу троих приемные родители не могли, а социальные службы иногда разделяли братьев и сестер по половому признаку.