Далеко от яблони - [47]

Он кивнул и попытался стряхнуть с себя ее пальцы, но она льнула к нему, и он отступил еще на шаг.

– Так в чем все-таки причина, Хоакин? – Лицо Бёрди впервые засветилось надеждой. – Что не так?

Слова внезапно вырвались из его груди, избавляя от тяжести, сообщая свободу.

– Я не доверяю себе, – сказал он. – И с этим ничего нельзя поделать. Так что оставь меня в покое, Бёрди.

Слезы катились по ее щекам, когда он наконец отдернул руки и пошел прочь.

Грейс

После встречи с Майей и Хоакином Грейс еще долго не находила себе места. Бессонница и избыток кофеина привели ее на грань нервного срыва. Ей постоянно грезилась Персик: малышка в матросском костюмчике уплывала вдаль на лодочке и призывно плакала – так же, как в день своего рождения, – а Грейс, как ни старалась, не могла добраться до нее, не могла взять на руки и прижать к груди.

Хватая воздух, она просыпалась и обнаруживала, что тянется к дочке, а в ушах стоит надрывный детский плач.

Грейс понимала, из-за чего все это. Она ошиблась с выбором родителей для Персик; Дэниэл и Каталина не сумеют сохранить семью, разведутся, как Майины папа и мама. Грейс до сих пор ругала себя за то, что спросила у сестры, не отменяет ли развод удочерения. Надо же было сморозить такую глупость! С другой стороны, вопрос вырвался у нее сам собой. Не та семья, не тот дом – осознание этого повергало Грейс в ужас всякий раз, как она оставалась наедине с собой и своими мыслями. Ты поступила неправильно, упрекал ее внутренний голос, и Грейс начинало трясти. От тебя требовалось только одно: быть мамой Персик, но ты подвела, ты все безнадежно испортила.

До появления Персик она не особо задумывалась о своей биологической матери, но теперь мысли об этой незнакомой женщине прочно засели в голове. Вспоминала ли она хоть когда-нибудь о Грейс, Майе или Хоакине? Наверняка вспоминала. Пускай брат и сестра считают иначе, но Грейс знает об этом побольше них. Она это пережила, а Хоакину с Майей просто не понять силы той связи, которую она чувствует.

Жаль, нельзя спросить у мамы или даже папы. Они давно договорились: если Грейс хочет о чем-то узнать, ей стоит лишь спросить. Правда, в таком случае весь груз ответственности ложится на нее. Есть ведь вопросы, которые она даже не понимает, как задать… И вообще, если бы они хотели, то сами о многом бы ей рассказали. Почему она обязательно должна спрашивать? В конце концов, разве они не родители, разве она не ребенок? Теперь, однако, она в некотором смысле тоже мать. И пока не представляла, как разграничивать эти две плоскости.

Сейчас Грейс четко сознавала лишь, что, сидя дома с родителями, постепенно начинает сходить с ума. Конечно, мама и папа стараются находить ей занятия, не дать ощутить оторванность от подруг, которые совсем перестали звонить. (Грейс подозревала, что им просто нечего сказать, да и сама, признаться, не представляла, что должна отвечать.) Но при всем том они – ее родители. Скучные взрослые, да еще оба работают. По утрам, оставаясь одна, Грейс смотрела телевизионные ток-шоу, а учебник истории так и лежал перед ней нераскрытым. Больше всего она любила судебные шоу. Проблемы людей на экране всегда казались гораздо более серьезными, чем ее собственные, но при этом и легче решаемыми.

Вернувшись с работы, родители старались, чтобы она не скучала. «Идем со мной на йогу», – как-то раз предложила мама, но Грейс лишь отвернулась к стене и натянула на голову одеяло. «Хочешь, научу играть в гольф?» – в другой день спросил папа, и она даже не ответила – до того нелепо прозвучал вопрос. (Правда, потом он заставил ее вместе с ним мыть машины, и она слегка пожалела, что не согласилась на уроки гольфа.)

Одной из причин, вынудивших Грейс отдать Персик на удочерение, было нежелание застопориваться в жизни. («Ты еще такая юная», – умоляюще повторяли родители), но никто не предупредил ее, что жизнь все равно остановится, застынет, как в янтаре, во временном отрезке беременности и рождения Персик, а весь остальной мир продолжит меняться.

Однажды, когда мама работала из дома, Грейс просунула голову в дверь кабинета.

– Можно мне взять машину? – спросила она.

– Позволь спросить зачем, – сказала мама, не отрываясь от ноутбука.

– Гм. Джейни звонила, – быстро нашлась с ответом Грейс. – Спрашивала, не хочу ли я встретиться с ней в торговом центре.

Мама подняла глаза.

Четверть часа спустя Грейс ехала в направлении торгового центра, опустив все стекла и наслаждаясь свежим воздухом. Поверив в ее обман, мама больше не задавала вопросов, ну и Грейс тоже не стала вдаваться в подробности. Не нужно кому-то знать, что она не общалась с Джейни с того злополучного дня в школе, когда ударила дружка Макса, и теперь даже эсэмэсок от нее не получала. И все же она не винила Джейни: сама ведь была плохой подругой, сама прекратила звонить и писать. Грейс намеренно не отвечала на звонки и сообщения Джейни, ибо не знала, как объяснить саднящую боль, которую вызывает в ней этот новый мир. Возможно, окажись Джейни на ее месте, она тоже обрубила бы все контакты. Наверняка Грейс знала лишь, кем стала, а стала она девушкой, у которой больше нет друзей.