Далеко от яблони - [41]

Складывалось странное ощущение, что вокруг всех, кого она любит, начинает закручиваться тугая черная воронка. Да, Лорен всегда действовала Майе на нервы, но сейчас к обычной досаде примешивалась злость – острая, как ребро конверта, которое все глубже врезается в палец, когда вскрываешь письмо. Мама? Теперь, глядя на нее, Майя не могла не думать о батарее бутылок со спиртным, рассованных по всему дому, и их содержимом, которое неумолимо сокращалось. Папа… Он проявил себя слабаком, просто сбежав и заставив дочерей разгребать последствия.

Но Клер, Клер – хуже всех. Майя любила ее всем сердцем, любила так, точно каждая клеточка тела Клер была частицей пазла, собрать который способна она одна, но в душу постепенно закрадывалось чувство, что эти детальки легко смешать, ударить кулаком по готовой картине и разрушить ее, расшвырять и потом смотреть на осколки, вспоминая ту Клер, какой она была рядом с Майей.

Прежде Майя и не подозревала, сколько мощи кроется в любви. Поначалу она видела в любви источник силы и только теперь осознала, что в плохих руках и в плохой день этой мощи хватит, чтобы уничтожить ту самую основу, которая ее породила. Майе хотелось сказать Клер: «Беги, беги, пока не поздно», однако она молчала и чувствовала, как темный ползучий стебель обвивается вокруг ног, стягивает щиколотки и держит на одном месте, а все остальные отдаляются от нее быстрее и быстрее.

Майя думала, что из-за переезда отца будет плакать. Ничего подобного. Лорен – да, расплакалась, громко, навзрыд, как в детстве, когда бесилась из-за того, что старшая сестра не хочет с ней играть. В конце концов, Лорен – младшенькая, а у младших в привычке добиваться желаемого.

Их отец просто перенес в машину коробки, одежду и книги, крепко обнял Лорен, шепнув ей что-то в волосы, и только потом обнял Майю. Крепко опутанная черной лозой, она стояла тихо и неподвижно, когда папа шепнул и ей на ухо: «Я очень тебя люблю. Мы скоро увидимся. Вечером позвоню. Люблю тебя, люблю».

Майя механически кивнула ему в грудь и отстранилась. Вся эта сцена выглядела такой дешевой, такой натужной. Майя как будто снималась в фильме или спала, а может, видела сон о том, что снимается в кино. Спиной она ощущала присутствие мамы: плотно завернувшись в банный халат, та наблюдала за ними с крыльца. Она явно мучилась похмельем – Майя видела это по тому, как она щурилась от солнечного света, как напряжены были ее плечи. Хотелось бы знать, бутылка совиньон блан еще в комоде или уже выпита?

Отец попытался удержать Майю за руку, но она отступала и отступала, пока не уперлась пятками в нижнюю ступеньку крыльца. Лорен, стоявшая рядом, вытирала лицо рукавом толстовки, а в голове у Майи крутилось лишь одно: «Полный отстой».

– Береги сестру, – сказал папа, и подбородок у него задрожал.

Конечно, Майя и раньше видела отцовские слезы, но только во время просмотра тяжелых фильмов или трогательных рекламных роликов, не в жизни. Плакал ли он, например, когда впервые увидел Майю, Лорен или даже маму? Нет, насчет мамы – это перебор. Сверхглупо встречаться с парнем, который при первой встрече с тобой заливается слезами. Майя надеялась, что у мамы было чувство собственного достоинства.

– Эй, – прошептала Лорен, выдернув Майю из задумчивости.

– Что?

Лорен показала на отца, который протягивал обеим по свертку.

– О. – Майя взяла свой.

– Откройте потом, когда я уеду, – проговорил папа. – Хочу, чтобы вы обо мне помнили, вот и все.

– Ты же не умираешь, – сказала Майя. Она произнесла это в шутку, чтобы разрядить обстановку, но слова прозвучали неожиданно резко, как упрек, а не отрадный факт. – Ты просто переезжаешь на другую улицу. Мы хоть сегодня могли бы вместе поужинать.

Вот сейчас папа скажет: «Давайте сегодня вместе поужинаем». Не сказал. Еще раз поцеловал дочерей на прощание – колючая щетина царапнула щеку Майи, – сел в машину и уехал. Лорен помахала ему, Майя – нет. Облако тоски окутало ее мысленный взор, когда автомобиль скрылся за поворотом; окутало, а потом рассеялось, исчезло – так же, как и отец.

– Девочки… – начала мама, однако Майя молча прошла мимо нее в дом. Не хотела она ее слушать, ни сейчас, ни позже, ни вообще.

– Короче, – сказала Майя Хоакину и Грейс, сидевшим напротив нее за столиком в кофейне, – мои родители разводятся.

Утром, в дýше, она репетировала эту фразу. Сперва произнести ее было трудно, и тогда Майя выключила горячую воду, и шок от холодной помог словам пробиться наружу. К тому времени как она добралась до конца предложения, зубы у нее стучали, а губы сделались синими.

– Ничего себе, – отреагировал Хоакин, хотя, судя по выражению его лица, удивился он не слишком. На взгляд Майи, ее сводного брата можно было бы счесть очень даже симпатичным парнем, если бы не эти глаза, которые фиксировали любое движение и постоянно перемещались с одного объекта на другой. В этом он немного смахивал на кота, который пытается поймать луч лазерной указки, но, конечно, об этом Майя ему не сказала. Едва ли Хоакин оценит ее юмор.

– Что, правда? – вытаращилась Грейс. Вот кто выглядел по-настоящему изумленным. Она не выпустила изо рта соломинку, через которую пила кофе со льдом, и на пластмассовой трубочке отпечатались следы ее розового блеска для губ, а верхняя часть соломинки уже была изрядно пожевана. – И когда они сообщили тебе об этом?