Далекие огни - [89]

Административный аппарат железной дороги работал безукоризненно, а механизм самой дороги с каждым часом ворочался все медленнее, скрипя и повизгивая плохо смазанными, изношенными колесиками. Воинские и товарные поезда давно шли без всякого расписания, среднесуточная скорость их снизилась вдвое. Составы часами простаивали на узловых пунктах в ожидании паровозов. Недоставало топлива, погрузка его падала с каждым днем — не хватало вагонов.

Стада искалеченных паровозов заполняли станционные кладбища. Начальники участков тяги осаждали управление дороги паническими донесениями, вводили жесткие графики для паровозных бригад, штрафовали и арестовывали за самые ничтожные упущения, но число «больных» паровозов не сокращалось. Машины питались тощим углем, плохим маслом, грязной, негодной водой; от этого портились котлы, текли дымогарные трубы, быстро изнашивались части…

Об этом знали в управлении дороги, в министерстве, но ограничивались новым потоком многословных циркуляров. Начальник военных сообщений требовал ускорения военных перевозок, угрожающие приказы обрушивались на головы линейных начальников. А на узловых станциях все образовывались пробки из воинских грузов и боеприпасов, и тяжесть вины за их задержку взваливалась на рядовых агентов движения и тяги.

Сотни тысяч пудов коммерческих грузов лежали в пакгаузах в ожидании погрузки. Они расхищались самой же клиентурой; кассы дороги выплачивали получателям огромные суммы за «бесследную» пропажу грузов, убытки дороги исчислялись миллионами рублей; начальник коммерческой службы знал, что эти суммы идут в карманы богатой клиентуры, но не мешал этому, — ведь в личную его кассу тоже поступали немалые подачки, и какой смысл был от них отказываться?

На многих участках шпалы и рельсы не менялись в срок, насыпи размывались и осыпались, мосты медленно разрушались, на уклонах не хватало положенного количества костылей, рельсы разъезжались в стороны, и поезда валились под откос, погребая под своими обломками людей. Но это беспокоило только немногих честных начальников и специалистов; остальные смотрели на это, как на непредотвратимое бедствие, рассуждая: на то и железная дорога, чтобы на ней происходили крушения. Механика необходимых расследований была построена так, что всякую вину можно было быстро свалить на дорожного мастера, стрелочника, путевого сторожа, машиниста, дежурного по станции. Настоящие же виновники спокойно торговали рельсами, костылями и о состоянии железнодорожного полотна совсем не заботились…

Да и зачем перестраивать дорогу на новый технический лад, когда и без этого можно наживаться на материалах и грузах? Носить сверкающий петлицами и погонами мундир, промчаться в блещущем зеркальными стеклами и лаком служебном вагоне по линии, нагнать страху на подчиненных можно и без технических нововведений. Главное — чин, высокое служебное положение и солидный счет в банке… Сотни крупных железнодорожных чиновников были увлечены служебными интригами, изобретением новых, изощренных способов для достижения своих карьеристских целей. Перемещения и повышения занимали их умы больше всего.

И когда разнеслась весть о забастовке в Подгорском узле, в управлении дороги в первую очередь начали прикидывать, на чьем служебном положении это отразится, какие последуют перемещения и новые назначения. Только потом возникло беспокойство; люди из управления увидели, как сильно расшатано основание, на котором возвышалось здание чиновничьего аппарата… И как бы впервые предстала перед ними вся картина запустения железнодорожного хозяйства. Все увидели: оно поддерживалось только руками безымянных тружеников. И стоило этим рукам перестать поддерживать трухлявое здание, как оно затрещало, закачалось, готовое рухнуть…

………………………………………………………………………………………………………………………………

Экстренный поезд мчался без остановки, приближаясь к Подгорску. В роскошном, блистающем синим лаком салон-вагоне, в купе, похожем на будуар избалованной женщины, сидел начальник дороги Август Эдуардович Штригер-Буйновский.

Серый скучный свет пасмурного ноябрьского утра медленно заполнял купе. На маленьком с замысловатой резьбой столике горела под шелковым зеленым абажуром электрическая лампочка. В широком окне мелькали телеграфные столбы; то опускаясь, то поднимаясь, убегали назад провода. Летя с восьмидесятикилометровой скоростью, поезд как бы старался вырваться из проволочного заграждения — и не мог.

Свита секретарей и многочисленных чиновников с ревизором Рыгуновым во главе недавно покинула Августа Эдуардовича; он сидел в купе один, откинувшись на спинку мягкого, обитого голубым бархатом дивана, прикрыв широкой белой рукой глаза и, казалось, дремал под приглушенный перестук колес и мерное покачивание пружинных рессор.

Это был ещё не старый, но тучный и обрюзгший человек. Широкий, розоватый на кончике нос, дряблые щеки, тройной подбородок и хмурый взгляд мутных глаз придавали лицу тяжелое, брюзгливое выражение. Аккуратно подстриженная треугольная белокурая бородка упиралась в белую смятую манишку; мешковатый мундир с темно-зелеными петлицами путейца, серебряными пуговицами и крупным золотым орлом на правой стороне груди был небрежно расстегнут.