Далекие огни - [36]

Володя не сдержал улыбки, покраснел.

— Ты чего зубы скалишь? — опять повысил голос жандарм. — Я тебе поскалю, ты мне смотри! Ты должон вот какие книги читать… Ты журнал «Ниву» читал? «Родину» читал? Нет? Так вот читай… Потом Арцыбашев писатель есть… Обязательно почитай «Санина». Там, брат, про баб здорово написано. А тебе, Дементьев, уже и про баб следовает знать. Ты парень молодой, красивый… Потом — графиню Салиас почитай… «Искра Божия». Альбо про Нат Пинкертона. От, брат, книга так книга… Да мало ли книг, самых великолепных, полезных для развития ума! А ежели, скажем, ты будешь скотов всяких книги читать, то, брат Дементьев, плохо тебе будет. Я вот с тобой зараз говорю, как с малолетним, а тогда — держись… Зараз мы тебя отдаем под ответственный надзор родителей, а тогда — в случае чего, арестантский вагон и Сибирь. Понял?

Заломайко сердито поворочал веселыми глазами.

— Теперь ты мне шо скажи, Дементьев. Шо тебе еще Ковригин этот самый говорил?

— О науках говорил… О географии, о химии, о биологии. Как надо дальше учиться. Он мне советовал в гимназию поступить. И я готовился.

— В гимназию?! Ах ты, бисов сын… — удивился Заломайко. — Ну не шкода этот Ковригин? Вы послухайте, Свинаренко. В гимназию, а?! Ну, а шо сказали тебе в гимназии?

— Не приняли… — опустил Володя вихрастую голову.

— И хорошо сделали, — обрадовался жандарм. — Тебе другой головы не надо. Ты и так умный хлопец. Еще шо говорил Ковригин?

— Больше ничего… Он уроки нам разъяснял.

Заломайко долго крутил темные лоснящиеся усы, с ленивым любопытством разглядывая Володю.

— Ну, вот шо я тебе скажу, Дементьев, — сказал он, отдуваясь и приглаживая на голове прилизанные волосы. — Поступил ты на должность — и служи, брат. Служи верой и правдой, как полагается. А куда не следует, носа не суй. Антимониев всяких не разводи, в компании там всякие не лезь, книжек лишних не читай. И без них ума наживешь. Отцу-матери помогай. Чуешь? Это тебе совет от жандармского начальства. А вы, Свинаренко, тут поглядывайте за ним… А зараз, хлопец, позови мать. Живо!

Володя открыл дверь, позвал мать. Варвара Васильевна вошла, пытливо всматриваясь в лицо Володи.

— Напугалась, тетка? — самодовольно засмеялся Заломайко. — А ты не пугайся. Тут не звери, а люди… Ты вот шо: забирай-ка своего хлопца и держи крепко при себе, чтоб не отбился. Бо головатый он у тебя здорово… А когда голова большая, хозяину больно бывает… Уразумела?

Варвара Васильевна смотрела на жандарма, растерянно мигая покрасневшими от слез веками. По лицу Володи она уже поняла, что ничего страшного не случилось, и радость заблестела в ее глазах.

— Иди-ка, тетка, распишись, — пригласил ее Заломайко и ткнул в какой-то лист толстым пальцем.

Варвара Васильевна, ничего не соображая, вывела свою фамилию. Руки ее дрожали.

— Господин жандарм… Значит, сыну моему ничего не будет? — спросила она.

— Ничего, ничего… Несовершеннолетний еще. Вот когда нагрешит супротив порядка, тогда будет, а пока… Иди с богом!

Варвара Васильевна и Володя вышли из кордегардии. Небо показалось им ярким и просторным, а воздух необыкновенно свежим и чистым.

В тот же час в кабинет Подгорского жандармского железнодорожного отделения неслышно вошел низкорослый благообразный старик. Сначала он просунул в дверь высоколобую с розовой лысиной голову, повел мясистым носом, словно принюхиваясь. По-детски ясные, невинно-голубые глаза в одну секунду осторожно и вкрадчиво осмотрели кабинет ротмистра.

— Позвольте войти? — вежливо спросил старик.

— Входите, входите, — послышался из глубины кабинета приятный голос Дубинского. — А-а… честь имею… Вы очень кстати, Агафон Андреич. Присаживайтесь…

Гость присел, опираясь на массивную трость. Это был еще довольно бодрый старик с тщательно расчесанной волнистой белой бородой, стекающей, как мыльная пена, от самых висков. Смирение и кротость соединялись на его розовом моложавом лице с лисьей настороженностью и лукавством. Одет он был в длинный потертый сюртук черного шелковистого сукна, узкие брюки на штрипках; высокий крахмальный воротничок подпирал морщинистую шею, черный атласный галстук был повязан очень тщательно.

— Что скажете, Агафон Андреич, старший брат во Христе? — улыбаясь, спросил Дубинский. Он сидел в тени от спущенной на окно тяжелой темно-зеленой шторы, подтянутый и сухой, в безукоризненно чистом мундире. Глубоко запавшие глаза смотрели на гостя внимательно, спокойно.

— Вы все изволите шутить, любезный Николай Петрович. Кхе-кхе, — смиренно покашлял старик.

— Интересно, что сказали бы ваши братья и сестры во Христе, — сказал Дубинский, — если бы увидели вас в столь парадном облачении? Они знают, что вы, Кувшинников, когда-то заведывали личной канцелярией начальника дороги?

— Могут знать-с, Николай Петрович. Но классный чин и должность могут быть в прошлом и никакого значения не иметь в настоящем. Эти люди принимают меня, так сказать, в настоящем и не интересуются моим прошлым.

— Какие новости, отец Агапит? Список баптистской общины вы принесли? — перебил Дубинский.

— Представлю, мигом представлю, — засуетился Кувшинников. — Так сказать, с полным артикулом, с доподлинным указанием чинов и должностей.