Далекие огни - [115]

Приехав в Подгорск, Варвара Васильевна тотчас же отправилась к Ясенским.

Она не видела Марийку два с половиной месяца и еле узнала в чистенькой нарядной барышне свою босоногую загорелую дочку.

Слезы застилали глаза Варвары Васильевны, но она крепилась. Марийка еще не знала, что случилось. Она тут же в вестибюле повисла на шее матери, проводила ее в свою каморку.

Варвара Васильевна рассказала о несчастье. Марийка растерялась. Арест отца и Володи в первую минуту показался ей выдумкой. Варвара Васильевна вынула письмо.

— Проведи меня, доченька, к главному нашему начальнику, к Ясенскому… Я попрошу его за отца и Вольку.

Только тут Марийка поняла, какая большая беда свалилась на семью. Медлить было некогда.

— Давай, мамка, я сама… Там гости, генералы всякие и начальники. Тебя не пустят. Ты посиди, а я сбегаю.

В это время где-то далеко по коридору сердитой трелью рассыпался звонок, и Марийка, схватив письмо, выбежала из каморки.

«К нему, только к нему… Он такой добрый… Он не откажет», — с надеждой думала она. Марийка уже видела, как важный и всегда ласковый Ясенский читает письмо, потом тут же велит выпустить отца из тюрьмы.

Аделаида Александровна, голубоглазая бледная женщина, остановила Марийку у входа в гостиную.

— Ты куда запропала, милая? — спросила она недовольно. — Иди к столу. Сейчас же!

— Ко мне мать приехала… — начала было Марийка, но хозяйка капризно перебила ее:

— Что такое? Ты же знаешь — у нас гости… И всяких родственников на время оставь…

Марийка чуть присела, как учила ее Аделаида Александровна, и побежала в столовую.

В окрашенной под светлую бирюзу столовой было людно и шумно. За столами, составленными в виде буквы «П» под бронзовой люстрой, обедали гости. Звенела посуда, звякали ножи и вилки, то и дело слышались тосты в честь юбиляра. Август Эдуардович, словно каменный идол, возвышался в центре стола. Ясенский сидел с ним рядом. Среди штатских мундиров начальников выделялись своим военным парадным видом ротмистр Дубинский, Сосницын, полицмейстер…

Женщин было шесть, кроме хозяйки, — это были жены начальников участков, полицмейстера и Дубинского. Но скудость женского общества ничуть не отражалась на настроении гостей. Кое-кто уже изрядно захмелел, оживление за столом росло с каждой минутой. То и дело слышался перезвон бокалов, смех.

Марийка вошла в столовую и ощутила робость… Как она подойдет к Ясенскому и станет просить его? Возле него сидит такой важный начальник, что сам барин разговаривает с ним не так, как с другими. «Подожду до конца обеда. Тогда выберу минутку и суну письмо», — решила Марийка.

Она стояла недалеко от стола, ждала, пока ей что-нибудь прикажут. Слуг в доме Ясенского было всего трое; за столом прислуживали дряхлый Никита, толстая кухарка, и помогать им должна была Марийка.

Сердце ее билось часто и сильно. К горлу подступали слезы. Судьба отца и Володи представлялась ей все более ужасной, и она негодовала, что вот эти веселые, сытые люди едят, пьют и смеются, не думая о горе людей, о том, что отец ее сидит в тюрьме и жандармы избивают его.

Никита сердито окликнул девушку, зашипел:

— Ты чего глаза вылупила? Не видишь — подавать надо!

Марийка стала подавать какой-то соус. Голоса гостей слились для нее в пестрый раздражающий гул, руки тряслись, проливая на скатерть подливку. Иногда ей казалось, что сердце ее не выдержит и разорвется на части.

— Господа! — вставая и поднимая бокал с золотистым пенящимся шампанским, крикнул Шатунов. — Я предлагаю свой тост за талантливого руководителя всей Н-ской дороги, светило технической железнодорожной мысли, нашего дорогого гостя, юбиляра Августа Эдуардовича Штригер-Буйновского! И еще я пью за его друга — нашего общего любимца, друга рабочих, Владислава Казимировича Ясенского.

— Да здравствует служба пути! — как молодой петушок, прокричал не в меру подвыпивший Станислав Чарвинский. Он подобострастно смотрел на начальника дороги и своего шефа, Ясенского.

— За службу тяги! — отозвались с другого конца стола.

Звон бокалов смешался со смехом. Гости вели себя все непринужденнее. Никита продолжал подносить бутылки с шампанским и мартелевским коньяком. Тосты уже не принимались всерьез, и только когда упоминалось имя начальника дороги, все почтительно обращали к нему взоры, умолкали.

Над столом вдруг поднялась могучая фигура. Все притихли. Август Эдуардович поднял бокал.

— Господа! — раздался его гулкий внушительный бас. — Я пью за здоровье тех служащих, которые готовы оказать нам поддержку. Это они избавили дорогу от бедствий всеобщей стачки! Я пью за процветание и успех нашей дороги, за единение всех ее технических сил — от рядового десятника до инженера! Я пью за торжество прогресса и разума, господа, а носителями прогресса на дороге является техническая интеллигенция. Я пью за железнодорожную интеллигенцию, господа! Ура!

Общее нестройное «ура» прогремело по залу.

Тосты следовали один за другим, но их уже не слушали… Марийка продолжала прислуживать гостям. Ноги ее дрожали. Она все время поглядывала на Ясенского, следя за каждым его движением. Нетерпение ее возрастало. Бледность сменилась румянцем, щеки горели как маков цвет.