Далекие огни - [110]
Сосницын терпеливо ждал. Дубинский, не глядя на Володю, продолжал писать. С каждой секундой тишина в вагоне становилась напряженней. Бегая по бумаге, перо скрипело, и этот звук казался Володе оглушительным. Ровный свет озарял гладко причесанную, с прямым пробором, сдавленную с висков голову Дубинского, впалые, выбритые бледные щеки с аккуратными наклейками пластыря чуть пониже левого глаза… И эти пластыри, и тонкие белые пальцы Дубинского, и синеватые тени под его глазами, и шелковистые крученые аксельбанты, и блестевшие серебряной обшивкой погоны — все казалось Володе необычайно ярким и новым, как будто все это он увидел и понял только сейчас…
И таким же обнаженно ярким было сейчас для него тусклое, длинное, сонное и совсем не страшное лицо Сосницына…
— Не хочешь, значит, отвечать на вопросы, Володя, — с сожалением проговорил Сосницын. И в голосе его было что-то такое, от чего Володя вздрогнул. — Не желаете, значит, отвечать, молодой человек? Так, так…
Сосницын вздохнул.
— Кто ехал на паровозе? — вдруг резко спросил он.
Володя почувствовал, что противный страх, который все время мешал ему думать и видеть, опять проник в сердце. Он исподлобья взглянул в лицо Сосницына.
— Не знаю…
— Не знаешь?!
Сосницын выдвинул ящик стола, вытащил оттуда нагайку, положил на стол.
Сердце Володи ожег холод.
— Может, скажешь, Дементьев, а?
Володя молчал… И опять стало невыносимо душно и тихо в вагоне. Опять оглушительно скрипело перо Дубинского.
«Скорей бы, скорей уж что-нибудь…» А потом — солнце, небо, обширная земля, люди… Зина… И весь этот влекущий, страшный и прекрасный мир, открытие которого он так ослепительно ощутил сегодня в посадке.
Сосницын взял толстую черную нагайку, как бы играя ею, повертел в руке.
— Не скажешь? Как жаль, Володя… Ты молод еще, и кожа у тебя тонкая… Оч-чень жаль… — раздельно повторил Сосницын. — Слышишь, Володя, я буду бить тебя вот этой штукой… Она называется нагайкой. Ты еще не знаешь? Ха-ха… Так узнаешь. Ты должен сказать, кто ехал с тобой на паровозе. Скажешь — освободим, будешь завтра чижиков ловить… Ловишь чижиков, а? Ха-ха… Говори, ну? Софрон Горькавый ехал на паровозе? Воронов ехал?.. Не скажешь — в тюрьму посадим. А потом повезем далеко, далеко…
Володя молчал. Дубинский поднял на него глаза, усмехнулся:
— Оставьте его, Сосницын. Не видите, мальчишку столбняк хватил от страха…
Сосницын со злостью швырнул нагайку на стол.
— А вот мы сейчас посмотрим… Приведите чернобрового дружка!
Рыжебородый стражник на минуту скрылся в кордегардии, потом узкая дверь отворилась, и в вагон твердой походкой вошел Софрик. На какое-то мгновение перед Володей промелькнули желтое, с лиловыми подтеками у глаз, лицо, разорванная до пояса рубаха, взлохмаченный черный чуб.
Взгляд Софрика на секунду равнодушно скользнул по Володе, вызывающе остановился на Дубинском и Сосницыне. Встреча была настолько неожиданной, что Володя невольно вздрогнул, широко раскрыл глаза. Его охватила радость: значит, он не один! Софрик здесь! Отец здесь! Теперь не страшно!
Выражение глаз Володи не ускользнуло от внимания Сосницына и Дубинского. Оба улыбнулись.
Володя жадно смотрел на Софрика, не понимая, почему тот не хочет замечать его… Еще минута, и по своему неведению и неопытности он был готов окликнуть его, но Софрик тяжело и все так же безразлично посмотрел в его сторону и отвернулся И этот взгляд стал вдруг понятен Володе. В нем было то же веление — молчать… И сердце подсказало Володе, как надо было поступать. Он тоже отвернулся. И, когда Сосницын, а затем Дубинский спросили его, знает ли он этого человека, Володя отрицательно покачал головой.
Но ошибка была уже совершена. Сосницын, оживленно потирая руки, взял нагайку, приблизился к Софрику.
— А ты, разбойничья морда, знаешь этого парнишку? — зловеще тихо спросил он.
Софрик недоуменно пожал плечами. Тогда Сосницын изогнувшись, наотмашь ударил его нагайкой по лицу. Софрик закрылся рукой, но следующий удар упал на его голову… Кровь брызнула на разорванную рубаху, на обнаженную грудь…
Жандармы подбежали к Софрику, скрутили ему руки, а Сосницын, хрипя, стал быстро хлестать его по лицу нагайкой…
И, может быть, оттого, что Володя впервые видел это, черный туман навалился на него тяжкой волной, перехватил дыхание, — лица жандармов взметнулись куда-то вверх, и Володя медленно повалился на мягкий пол…
Фому Гавриловича, Софрика и Володю тотчас же после допроса перевели из командного вагона охранного поезда в арестантский, — рассадили по разным купе-камерам.
— Паренька мы держать, надеюсь, долго не будем, — сказал при этом Сосницын, — как вы думаете, ротмистр? Он нам доставит больше хлопот, чем пользы.
Дубинский ответил небрежно:
— Этот паренек знает больше, чем вы предполагаете.
— Ну его к черту! Не люблю я возиться с малышами. Не успеешь прижать их, они уже и раскисают. Я не за мальчишками приехал сюда охотиться.
Володя лежал тем временем в деревянной клетке-камере, прислушиваясь к перестуку колес. Куда везли его, он не знал. После обморока ломило виски, к горлу подкатывала тошнота Что с ним случилось? Почему он упал? Когда очнулся, Софрика в вагоне уже не было, а сам он лежал на скамейке, и рыжебородый жандарм тыкал ему под нос пузырек с нашатырным спиртом. Потом Сосницын ласково уговаривал его, советовал что-то… Что — он плохо помнил. Потом привели в эту движущуюся клетку.
