Далёкие милые были - [72]

Я знал красавиц недоступных,

Холодных, чистых, как зима,

Неумолимых, неподкупных,

Непостижимых для ума;

Дивился я их спеси модной,

Их добродетели природной,

И, признаюсь, от них бежал,

И, мнится, с ужасом читал

Над их бровями надпись ада:

Оставь надежду навсегда.

На этом киноведческом курсе училась племянница Тамары Фёдоровны Эмма Макарова. Поговаривали, что она симпатизирует нашему индонезийцу Шуману (эти смуглые ребята поражали воображение русских девчонок).

Сдал сессию. В начале февраля улетел в Ялту. Режиссёра Кобозева заменили на Довганя. На небольшую роль рыбака-браконьера пригласили Николая Афанасьевича Крючкова. Пуговкин мне как-то рассказал байку, как легендарный Крючков выбирает фильмы, где предлагают сниматься. Откроет сценарий, читает: «Через целину по уходящей за горизонт дороге мчалась трёхтонка. Пыль взвивалась до небес. За рулём – старый шофёр Степан. Пыль наполняла кабину, становилось трудно дышать…»

– Плохой сценарий, – откладывает его в сторону Николай Афанасьевич.

Берёт другой: «По мартеновскому цеху металлургического завода идёт старый сталевар. Прислушивается, как гудит мартеновская печь, как молодые сталевары пробивают лётку. Горячий воздух обжигает лёгкие, становится трудно дышать…»

– Очень плохой сценарий, – бракует Крючков.

В руках у него уже следующий: «В глухом местечке, на берегу водоёма браконьер Жора…»

– Хороший сценарий!

Николай Афанасьевич жил в Ялте в арендованной специально для него квартире. Совсем недавно ему исполнилось пятьдесят – юбилей. Он пригласил всех актёров к себе в гости на уху – и все, само собой, обрадовались. Неожиданно он обратился лично ко мне:

– Мальчугашка Серёга, обязательно приходи. – Подумал, наверное, что, постеснявшись, я не пойду вместе со всеми.

О, какая это была уха! Янтарная! Сколько лет минуло, а я помню её бесподобный вкус. Она была тройной – сваренной из трёх видов рыбы, но и ещё с каким-то особым секретом. Мне в жизни не раз доводилось отведать тройной ухи, но ни одно из этих кушаний ни в какое сравнение с крючковским блюдом не шло.

Во время застолья Николай Афанасьевич в деталях рассказал нам, как отмечали его юбилей в Москве. Самым дорогим его сердцу подарком стал кортик, преподнесённый министром обороны маршалом Малиновским.

В институте мы с большим увлечением продолжили работу над «Лысыми Горами» по роману Толстого. За каникулы Швырёв сделал очень хорошую выжимку из «Войны и мира», так что композиция превратилась в законченное драматическое произведение – такой мини-спектакль минут на тридцать. В него вошли приезд князя Василия и сватовство к княжне Марье.

В сцене, где старый князь обрушился на Алпатыча из-за того, что верный управляющий поспешил и «уже по прешпекту разметать велел» снег, «а то, как слышно было… министр пожалуют…», и чуть-таки не прибил Алпатыча палкой, Юра Швырёв предложил мне сыграть это так, как Герасимов реагировал на зевавшего Жарикова. Борис Григорьев (студент-режиссёр), исполнявший роль Алпатыча, оценил первым:

– Один в один шеф!

На показе Герасимов просто светился от счастья.

– Скажи, пожалуйста, – приступил он к разбору отрывка, – ну, просто ухватили Льва Николаевича за бороду! Как верно выстроены отношения, как легко и весело, сколько правды в словах и движениях! Это торжество человеческого, и я бы добавил толстовского, духа. Толстого вы вот взяли, а Пушкин пока не даётся… В чём тут загвоздка? – это Сергей Аполлинариевич припомнил нашу с Таней Гавриловой сцену у фонтана из «Бориса Годунова».

Пушкин, Пушкин! Я не сдавался. Уговорил Ларису Лужину сыграть Дону Анну из «Каменного гостя», а сам замахнулся на Дон Гуана. Этот опыт закончился анекдотом. Гримируясь для роли, я нарисовал чёрные усики. Начали играть, дошли до момента «разоблачения». Преклонив колено перед Доной Анной, в страстном порыве я рванул на себе плащ со словами:

Дона Анна,

Где твой кинжал? Вот грудь моя.

Из-за резкого жеста я плащом размазал «растительность» над губой. Лужина прыснула:

– Серёжа, не могу с тобой играть – у тебя ус уехал в ухо.

Расхохотались мастера и вслед за ними студенты. А Марина Петровна Ханова, скривившись, процедила сквозь зубы:

– Никоненко, ну, куда тебе, коротышке, Дон Гуана играть?

Ей ответил Сергей Аполлинариевич, веско заметив, что испанцы и латиноамериканцы в массе своей не шибко рослые парни. Да и вот сам-то Пушкин великаном не был, а, скорее, наоборот. И продолжил уже по существу:

– Важно другое: появилась органика в произнесении диалога в стихах, чего не было в предыдущей работе Никоненки и Гавриловой. Совершенно очевидно – растут актёры…

– Я уже на два сантиметра вырос, – вырвалось у меня. – Я уже метр шестьдесят шесть.

Взрыв хохота. Тамара Фёдоровна – до слёз. Не смеялась только бедная Марина Петровна.

В конце февраля у Жарикова день рождения. Родители его уехали, и Женька позвал к себе в гости полкурса. Гуляли по-чёрному: все перепились и свалились у него ночевать, кто где. Наутро ухоженную квартиру невозможно было узнать. И тут гости проявили себя с лучшей стороны: поправив «пошатнувшееся» здоровье, засучили рукава и привели всё в идеальный порядок.