Дача - [2]

Он принес из ванной ручное зеркальце, сел у окна и, 'прежде чем включить электробритву в сеть, в который уже раз дал себе слово завтра же купить настенное зеркало.

Побрившись, Мансур позвонил старшему брату - тот еще спал, конечно, - и попросил подождать его до двух часов.

- Я только отвезу туда мастера и - назад. Мне тоже все это осточертело... - Мансур рассказал брату о положении дел на даче и согласился, что мать с ее здоровьем не сможет жить там одна, а на отца надежда плохая, - если уж он попадет в город, то раньше, чем через неделю, на дачу его не вернешь.

- Совершенно бессмысленная трата сил и времени, - сказал брат в конце. Столько мучений из-за этой дачи, а в результате ей нельзя будет там жить...

Мансур повесил трубку и подумал о том, что брат счастливчик, все ему сходит с рук. Даже после трго, как он сбежал с дачи, мать очень быстро восстановила с ним хорошие отношения, и теперь он появляется на даче очень редко, где-то в конце дня на пять минут с каким-нибудь нелепым подарком, целует ее, сообщает, что безумно занят, и укатывает назад в город. Да, умеет себя поставить...

В Маштаги он поехал на автобусе - подвернулся попутный. На мастера он тоже наткнулся сразу.

Солнце пекло сбоку, прямо в ухо. Мастер трусил рядом, смешно подпрыгивая и то и дело вытряхивая песок из белых от пыли башмаков. Мансур останавливался и ждал, когда мастер сможет опять продолжать путь. Давно не стриженные ногти на короткой широкой ступне мастера были толстые и почти квадратные, цвета темной роговой оправы очков Мансура.

Мансур думал о своих делах. Ему надо было обязательно успеть в город к двум часам. Брат собирался с друзьями в гости к Саттар-заде, который уже давно обещал ему одну из последних своих работ. Брат живописью не интересовался, и необходимо было поехать с ним, чтобы там, на месте, напомнить ему си обещании Саттар-заде. Сам он никогда не вспомнит, а второй такой возможности получить работу этого художника не будет.

Мать окапывала виноградник, когда они подошли.

- А, приехали, - сказала она не очень приветливо, критически осматривая мастера, видно, опять была не в настроении.

Отец лежал под дощатым навесом, читал книгу. У него была способность читать по многу раз одну и ту же книгу, если не было под рукой других. Этот невысокий худощавый человек, во всем беспрекословно подчинявшийся матери и забывший уже о тех временах, когда он хотя бы по самому пустяковому вопросу имел собственное мнение, в одном был несгибаем - его невозможно было заставить здесь работать. Единственно, что он делал, - это готовил обед и мыл посуду.

Мансур, устало охнув, опустился на одну из двух железных кроватей, стоявших под навесом; здесь, в тени навеса, он вдруг почувствовал, как утомил его переход под солнцем из Маштагов в Бильгя.

Мастер и мать уже влезли на крышу.

- Сперва положишь эти доски, - сердито объясняла мать, такая у нее была манера разговаривать с мастерами, - потом сверху толь, закрепишь его гвоздями, а потом уже покроешь цементом. Понял?

- Почему не понял, сестра? Что тут сложного, я не такие крыши делал.

- Не знаю, какие ты крыши делал раньше, но эту надо сделать хорошо.

- Сперва камень мелкий насыплю, потом уже раствор.

-- Правильно, - согласилась мать, - но смотри, не вздумай песок насыпать вместо камней. Я сама все проверю.

- Зачем песок? - удивился он.

- Знаю я вас, - сказала мать и начала слезать с крыши.

Ни один мастер не выдерживал ее больше дня. Недели три назад Мансур, приехав к вечеру, увидел, как здоровенный Геокчаев, которого он сам привез из Маштагов, стоял за домом и, подняв руки к небу, просил: "Ай, аллах, избавь меня от этой женщины!"

- Ну, ладно, - сказал Мансур. - Я, пожалуй, поеду.

- Куда? - удивился отец; сквозь щель навеса на его лысый череп падал тонкий солнечный луч и отражался, как от хорошо полированной кости.

Они оба посмотрели в сторону дома. Мать подавала лезгину доски, а он, свесившись с крыши, подтягивал их наверх и складывал рядом с собой.

"Самая пора смыться", - подумал Мансур.

- Усейн-бала идет, - сообщил отец; при своей близорукости он был зорким человеком. - Скандал будет.

- Почему?

- Молоток пропал.

Усейн-бала был сторожем всех окрестных дач.

- Салам-алейкум! - крикнул он, дойдя до проволочной ограды.

Мать не ответила ему. Отец сделал вид, что не расслышал приветствия, и уткнулся опять в книгу.

- Алейкум-салам! - крикнул в ответ Мансур.

Усейн-бала постоял у ограды и, не дождавшись приглашения, перелез через ограду. Дойдя до дома, он еще раз поздоровался. И отец вынужден был ответить ему. Мать молча продолжала подавать доски, она даже не взглянула на него.

- Садись, - Мансур подвинул ноги, чтобы Усейн-бала мог присесть на край кровати.

Отец, понимая, что вот-вот должен разразиться скандал, не отрывался от книги.

- Интересный сон я видел, - сказал ничего не подозревающий Усейн-бала, сплю я ночью дома один, и вдруг кто-то меня будит. Просыпаюсь, смотрю: Азраил (Азраил - ангел смерти). Трясет меня за плечо. "Вставай, говорит, хватит дрыхнуть, Усейн-бала, идем со мной, засиделся ты на этом свете". У меня душа в пятки ушла. Ну, думаю, все - пришел твой конец, Усейн-бала. Руки, ноги у меня отнялись, лежу, как труп. И вдруг, сам не знаю, откуда у меня сила взялась, как закричу: "Да здравствует Советская Армия!" Прямо Азраилу в лицо. Он как вскочит и - к двери, как пуля, вылетел, так торопился, что головой о притолоку ударился, сильный такой стук получился - дап!!! И я проснулся...