...Да не судимы будете - [11]

Об отчем доме, матери, отце, сестре и младшем брате Мите я очень скучал. Но повидаться с ними не было никакой возмож­ности — не отпускал хозяин, да и работали мы до последнего изнеможения. Весной, летом и до самой поздней осени мы вставали в 4—5 часов утра и работали до темна. И так каждый день, поэтому мне всегда хотелось спать. Как-то с поля в хозяй­ство на ток возили снопы пшеницы. Хозяин на передней подво­зе, я за ним на арбе со снопами погонял волов, а меня все время Ьюнит ко сну, и никаких сил, кажется, нет его перебороть. За мной следовала арба, которой управлял Степан. Уже при съезде 6а ток меня окончательно сморило — волы как будто бы Сочувствовали это, резко свернули в огород, и арба со снопами й мной опрокинулась. Я свалился и сильно ушибся, но подско­чил к быкам, еще не понимая, что случилось. И вдруг я почув­ствовал на спине сильный ожог — это мой хозяин кнутом с металлическим наконечником хлестнул меня по спине. Руба­шонка моя лопнула — кровь потекла по спине, я бросил быков и стал убегать, боясь повторного удара. В это время Степан, громко издавая какое-то мычание, с вилами в руках бросился на своего хозяина и жестами показывал, что он за обиду и побои меня может его приколоть вилами. Когда Степан возвратился к опрокинутой арбе, он снял с меня рубашку, вытер кровь на моей спине и все время гладил рукой меня по голове, успокаи­вая и грозя кулаком в сторону Земляного, который от нас стоял теперь на довольно почтительном расстоянии. С этого времени моя дружба со Степаном стала еш[е крепче, а хозяин до конца моей у него «службы» не смел меня тронуть даже пальцем. Хотя меня по делу кое-когда и надо было приструнить. На спине у меня до сих пор остался шрам в виде буквы «з» от удара кнутом хозяина. Так и осталось на всю жизнь «клеймо батра­ка».

В середине лета моя мать Мария Демидовна с младшим моим братом Митей пришли проведать меня и «погостить». Я очень обрадовался их приходу и Мите старался показать все «мое» хозяйство, рассказать, что я делаю, чем занимаюсь. Мать и бра­тишка были худые, изголодавшиеся — хозяева их, конечно, накормили. Но случая с Митей я не забуду до конца своей жизни. Мать Земляного — я уже об этом упоминал — была хорошей, сердобольной старухой. Она дала Мите кусок белого хлеба. И вдруг Митя после этого куда-то исчез. Мать заволно­валась, куда, мол, пропал ребенок? Я начал искать брата, звать его, но он не отзывался. Я тоже начал волноваться, но спустя некоторое время Митя вылез из кучи кизяков, сложенных для сушки. Я его спросил, почему он там был и почему не отзывал­ся на мой зов? Он ответил: «Я боялся, чтобы у меня хлеб не отобрали. И пока я его не съел, я не отзывался и не являлся». Такое запоминается на всю жизнь. Посещение матери и брата меня еще больше «растравило», и мне так страшно захотелось домой, повидаться со своими родными и сверстниками. Но моя мечта и желание так и не сбылись до окончания срока моего батрачества.

Уже поздней осенью ко мне пришел молодой человек, долго разговаривал — все вьыснял о моей работе, об отношении ко мне хозяина. Спрашивал меня, не обижают ли меня, как кор­мят, где я сплю, сколько работаю. Затем он пригласил к себе Земляного, предложил заключить договор и заплатить взнос. Мне молодой человек сказал, что я принят и состою в списках союза «Земраблеса» ^ и в случае неправильных действий с50 стороны хозяина могу на него в союз жаловаться. О побоях й, конечно, ничего не сказал. Итак, на 13-м году своей жизни я был занесен в списки «Земраблеса» и взят под «охрану» закона.

Все, что было обещано хозяином, он выполнил полностью, даже дал подводу, и меня Степан доставил домой. Земляной предлагал еще остаться хотя бы на год у него в работниках. Но меня тянуло домой, в родные места, к своим, хотя я и знал, что без работы мне нельзя быть. Явился домой я просто разодетый по тем временам. Это бьша диковинка: новые добротные сапо­ги, «чертовой кожи» штаны, фланелевая рубашка и кожаный широкий пояс, шапка из барашковой смушки и добротный казакин из сукна.

1921 год. Без работы нельзя было задерживаться: надо бьшо на что-то жить. Я был принят на почту «почтальоном-кольцови- ком». Выдали мне казенное имущество — специальную кожа­ную сумку для почты, ботинки и форменную фуражку с какой- то эмблемой на околышке. Протяженность моего «кольца» составляла 45 верст. В него входило 15 сел и хуторов, в том числе и хутор, где я батрачил. За неделю мне надо было сделать три «кольца», таким образом в неделю я проходил около 150 верст. В письмах доставлялась радость. Но горя было много — еще шла гражданская война, свирепствовали банды, был боль­шой разбой. Меня почти везде принимали хорошо, даже иногда подкармливали и давали приют. Приходилось встречаться с до­вольно широким и разнообразным кругом людей: крестьянами- бедняками, зажиточными и кулаками, служащими и сельской интеллигенцией — учителями, врачами, агрономами, землеме­рами, рабочими, священнослужителями, живши^ш ь 1уюем «кольце». Доставлял я газеты, в основном «Сельскую бедноту», разные журналы, бандероли, письма и денежные переводы. Приносил и моему бывшему хозяину — помню, что он получал какую-то газету и агрономический журнал. Когда мне приходи­лось заходить к Земляному, то он на меня смотрел уже не как на своего батрака, а как на представителя советских «служа­щих». Работать на почте трудно было — в любую погоду — дождь, снег, пургу, мороз, грязь, распутицу или невьшосимую жару. Мной было подсчитано, что за все время моей службы на почте я прошел больше 12 тысяч верст. Много мне пришлось повидать всего за время моих походов по кольцу. Видел боль­шие пожары, железнодорожные катастрофы, наводнения, нале­ты банд, грабежи и убийства — время было довольно неспокой­ное. Мне особенно запомнился один из многих случаев. Как-то рано, на самом рассвете, я шел степным шляхом в хутор Петровский и наткнулся на дороге на труп молодой женщины, одетой по-городскому. Я испугался и стал отходить от мертвой, но в это время подъехали две подводы, и мужики в убитой признали сельскую учительницу. Убита она была зверски, ей нанесено было несколько ножевых ран. Мужики между собой говорили, что она убита была с целью ограбления, и называли предположительно убийц. После этого случая мне поздно ве­черами и рано утром страшновато было ходить полем и лесом. А ночевать в поле на сене или соломе, как это было до этого, я просто боялся.