Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями - [17]

— Похоже, вы под мухой. Вроде только что хлебнули.

— Допустим, так и есть. А все же — чем мы можем вам помочь?

— Да кто вы такой, черт побери?

— Ку, правительство.

— Чего-чего?

— Правительство. Если я не церковь и все же стремлюсь удержать людей от самоубийства, выходит, я правительство. Так?

Неизвестный что-то пробормотал.

— Или же общественная слезоутиральня, — сказал Элиот.

— Вы что, шутите?

— Как знать! Не верите — проверьте.

— Может, вы себе такую потеху придумали — приманиваете своими наклейками людей, готовых с собой покончить.

— Вы-то готовы?

— А если и готов, так что?

— Я мог бы привести вам сногсшибательные доводы, что жить все-таки стоит. Но я этого не сделаю.

— А что сделаете?

— Попрошу вас сказать, за сколько — самое малое — вы согласитесь прожить еще неделю.

Ответа не было.

— Вы меня слышите? — спросил Элиот.

— Слышу.

— Если вы раздумали кончать с собой, то будьте добры — повесьте трубку. Этот телефон нужен не вам одному.

— Вас послушать — псих, да и только!

— Но кончать-то с собой собираетесь вы?

— А если я скажу, что и за миллион не соглашусь терпеть еще неделю?

— Я отвечу: ну и умирайте. Просите лучше тысячу.

— Идет, тысяча!

— Ну и умирайте. Спустите до сотни.

— Сто.

— Вот это другое дело. Заходите, поговорим.

Элиот назвал адрес своей конторы.

— Не пугайтесь собак у дома пожарной дружины. Они кусаются, только когда сирена воет.

* * *

Элиот сидел над громоздкой конторской книгой, которую обычно хранил под койкой. Книга была переплетена в тисненую черную кожу и содержала триста линованных страниц приятного зеленого цвета. Элиот звал ее своей «Книгой Страшного суда»[6]. С тех самых пор, как Фонд начал действовать в округе Розуотер, Элиот вписывал в нее имя каждого клиента, род его жалобы в принятые Фондом меры.

Она была исписана уже почти до конца, но разобраться в этих закорючках могли только Элиот и отвергшая его Сильвия. Сейчас Элиот вносил в книгу имя потенциального самоубийцы, того самого, что перед этим позвонил, затем явился к нему и только что отбыл с довольно хмурым видом, словно подозревал, что его не то надули, не то высмеяли, но почему и как — не мог взять в толк.

«Шерман Уэсли Литтл, — писал Элиот, — Инд., см. инстр. бзр. вет-2; ж. 3 д. ер-п., Р. п. 300 долл.». В расшифровке это означало, что Литтл был родом из Индианаполиса; накануне самоубийства; рабочий-инструментальщик; безработный, ветеран второй мировой войны; женат, трое ребятишек, у среднего — паралич; Элиот выдал Литтлу триста долларов Розуотеровского пособия.

Куда чаще, чем пометки о денежной помощи, в «Книге Страшного суда» встречалась запись АВ. Она означала совет, который Элиот давал клиентам, склонным вешать нос по всякому поводу или вообще без повода:

— Послушайте, что я вам скажу, голубчик, — примите-ка таблетку аспирина и запейте стаканом вина.

* * *

Черный телефон Элиота зазвонил снова.

— Фонд Розуотера. Чем мы можем вам помочь?

— Мистер Розуотер, — задыхаясь, сказала какая-то женщина. — Я… я Стелла Уэйкби. — Она тяжело дышала в ожидании ответа.

— Да ну! Привет! — тепло сказал Элиот. — Чудесно, что вы позвонили! Какая приятная неожиданность! — Он понятия не имел, кто такая Стелла Уэйкби.

— Мистер Розуотер… я… я никогда вас ни о чем не просила, верно?

— Верно, верно. Никогда.

— Многие беспокоят вас куда больше, а горестей у них куда меньше.

— Мне никто не в тягость. Правда, с некоторыми я встречаюсь чаще.

С Дианой Лун Ламперс, например, ему столько приходилось возиться, что он уже не отмечал в книге выплаченных Диане пособий.

Элиот сказал наудачу:

— Я часто думаю о тяжкой ноше, которую вы обречены вести.

— Ох, мистер Розуотер… если б вы только знали!.. — И она разразилась бурными рыданиями. — Мы всегда были за сенатора Розуотера, а не за Элиота Розуотера.

— Ну полно, полно.

— Мы привыкли стоять на собственных ногах, что бы ни случилось. Много раз я встречала вас на улице и отворачивалась. Не назло вам, нет — просто хотела показать, что Уэйкби ни в чем не нуждаются.

— Я так и понимал. Хорошие вести меня всегда радуют.

Чтоб кто-нибудь отворачивался от него на улице, Элиот не помнил, да и по городу он ходил так редко, что чувствительной Стелле вряд ли удалось много раз от него отвернуться. Элиот справедливо предположил, что живет она в страшной нищете где-то на задворках, пряча от людей себя и свои лохмотья, и только воображает, будто знает жизнь города и будто в городе знают ее. Если когда-нибудь она и прошла по улице мимо Элиота, то эта единственная встреча стала представляться ей тысячей встреч, каждая со своей мелодраматической игрой теней я света.

— Я не могла уснуть сегодня ночью, мистер Розуотер, вот и пошла бродить по дороге.

— Вы небось частенько так бродите!

— Боже мой, мистер Розуотер, и в полнолунье, и в новолунье, и в совсем безлунные ночи.

— А сегодня шел дождь.

— Я люблю дождь.

— Я тоже.

— А в доме у соседа горел свет.

— Слава богу, есть на свете соседи.

— Я постучалась к ним, и они впустили меня. И я скагала: «Шагу не могу больше ступить, если мне не помогут. Хоть как-нибудь! Пусть завтрашний день вовсе не настанет, мне все равно! Не могу я больше быть за сенатора Розуотера!»