Дѣла минувшихъ дней. Записки русскаго еврея. В двух томах. Том 1 - [3]

. Но для Г. Б. Сліозберга звѣзды все еще звѣзды, храмы — храмы, и, входя во храмъ, онъ свой обычный всепроникающій юморъ оставляетъ за дверью.

И еще одна черта: большой дворянинъ духа. Это еще встарину я слышалъ у людей, отъ него такъ или иначе зависѣвшихъ. «Если Сліозбергъ о чемъ нибудь съ вами сговорился, онъ будетъ толковать сговоръ такъ, какъ вы его толкуете, щедро, безъ мысли объ отговоркахъ». — «Съ нимъ легко», говорили мнѣ самые робкіе, — «онъ-то самъ не въ халатѣ васъ принимаетъ, но вамъ какъ будто сразу предлагаетъ: вообразите, что вы въ халатѣ, и давайте разговаривать, какъ два старыхъ однокашника». Гобино гдѣ то сказалъ, что во всѣхъ сословіяхъ попадаются люди, которымъ пристало называться «сынами шаха»: всѣ тѣ, о которыхъ можно разсказать такую сказку, чтобы стоило ее послушать и передать дѣтямъ; гдѣ они выросли, не важно, можетъ быть и на чердакѣ, но Богъ такъ устроилъ, что чердакъ былъ дворцомъ. Ихъ можно узнать по двумъ признакамъ: ихъ слово прочнѣе пергамента, — и босякъ, стоя предъ ними, чувствуетъ себя тоже бояриномъ.

«Еврейскія» ли все это черты? Право не знаю; никогда не задумывался о томъ, національна ли сущность этической нашей природы, и не собираюсь задуматься. Когда Натану мудрому кто то въ восторгѣ сказалъ: «вы — истинный христіанинъ», старикъ отвѣтилъ (Поссартъ произносилъ это съ легкой лукавой улыбкой): «Wohl uns! Denn was mich Euch zum Christen macht, das macht Euch mir zum Juden…» Но и того нельзя забывать, что, если сказываются на насъ, и тяжело, вѣка внѣшняго униженія, то не могутъ не сказаться и вѣка духовной муштры, которая, по всенародности своей, даже въ Китаѣ себѣ не видала подобной. Когда предки древнѣйшей изъ династій Европы еще не знали облика буквы, наши дѣды съ малолѣтства переживали споръ Гиллеля съ Шаммаемъ. Даромъ и это не проходитъ, семьдесятъ поколѣній тренировки духа надъ проблемами добра и зла, совѣсти и права. «Сыны шаха» есть у всѣхъ народовъ; у насъ рѣже, говорятъ, чѣмъ у другихъ — но, въ сущности, если бы не трагедія внѣшней нашей исторіи, у насъ-то имъ, собственно, и мѣсто.

Въ гражданской душѣ Г. Б. Сліозберга есть одна сторона, о которой я судить не компетентенъ: культъ отечества и самое понятіе отчизны мы переживаемъ по разному. Я, впрочемъ, знаю не мало твердыхъ сіонистовъ, которые могли бы взять у него съ пользой урокъ теплаго и родного отношенія къ коллективному подвигу, совершающемуся въ Палестинѣ; и съ еще большею пользой — урокъ пониманія сути и размаха сіонистской идеи. Но дѣло не въ томъ. Чувство родины есть не признаніе и не симпатія, а стихійная эмоція, съ которой спорить невозможно; и даже обсуждать ее не можетъ человѣкъ, магнитный полюсъ котораго лежитъ въ другой широтѣ. Россія для Г. Б. Сліозберга — основная субстанція всѣхъ его помысловъ и мечтаній въ сферѣ общественнаго и государственнаго бытія; притомъ она, въ его представленіи, не есть и никогда не была твореніемъ одного только русскаго народа, — весь секретъ и залогъ ея величія въ томъ, что она — Commonwealth of Nations, община народовъ, для которыхъ такъ же безсмысленно было бы «слиться», какъ было бы гибельно разойтись; и, въ частности, онъ не мыслитъ Россіи безъ еврейскаго вклада, и для себя не пріемлетъ еврейскаго будущаго внѣ ея сферы. Все это человѣку моего строя такъ же трудно оцѣнить, какъ съ той стороны трудно проникнуть въ обратную концепцію: что величайшія страны міра, грандіознѣйшія наши переживанія тамъ, неоцѣнимѣйшіе взносы наши въ ихъ цивилизацію — что все это лишь эпизоды на пути нашемъ отъ древней своей государственности къ новой собственной государственности, — «только песчинки у берега Чермнаго моря, гдѣ раскинулъ Израиль свои золотые шатры». Исторія скажетъ, которое изъ двухъ этихъ пониманій «красной нити» еврейской судьбы глубже и дѣйствительнѣе. Но пусть при этомъ скажетъ исторія, что это различіе двухъ умонастроеній намъ не мѣшало чтить высокія качества сердца и духа и вѣрную службу народной нуждѣ.

В. Жаботинскій.

Введеніе

Посвящаю сіи записки памяти незабвенной спутницы жизни и свидѣтельницы моей работы въ теченіе 47 лѣтъ Иды Яковлевны СЛІОЗБЕРГЪ

Предлагаемыя вниманію читателей записки въ значительной части своей составлены уже давно, — а именно, въ 1919 году, еще въ Россіи. Большевицкій режимъ того времени упразднилъ прежнія профессіональныя занятія и упразднилъ надобность въ той работѣ, которой посвящены были десятки лѣтъ моей общественной дѣятельности. Осталась лишь забота о голодающихъ и о снисканіи средствъ для помощи жертвамъ недавно минувшихъ бѣдствій и погромовъ на Украинѣ, свѣдѣнія о которыхъ въ скудномъ видѣ достигали до Петрограда. Средства эти были, къ сожалѣнію, недостаточны. Ожидали со дня на день наложенія рукъ большевиковъ на Центральный Комитетъ помощи жертвамъ войны («ЕКОПО»), предсѣдателемъ котораго я сталъ въ 1918 г., послѣ отъѣзда изъ Петрограда предсѣдателя его, въ теченіе всѣхъ лѣтъ войны, барона Александра Гораціевича Гинцбурга. Я вмѣстѣ со всей моей семьей былъ изгнанъ изъ моего имѣнія возлѣ Петербурга и подвергся, въ качествѣ подозрѣваемаго въ симпатіяхъ къ кадетской партіи, аресту, препровожденъ былъ изъ Лужской тюрьмы въ Петербургскую «Чрезвычайку» и водворенъ въ «Кресты». Арестъ длился недолго; послѣ 3 недѣль я былъ освобожденъ. Но вернуться въ имѣніе я уже не могъ и все свое время проводилъ въ самомъ Петроградѣ. Оказалось свободное время для того, чтобы пропустить передъ своимъ умственнымъ взоромъ все прошлое, все пережитое. Спокойное созерцаніе прошлаго нарушалось, однако, тѣмъ, что переживалось въ настоящемъ. Постоянныя опасенія обысковъ со стороны Чрезвычайной Комиссіи, опасеніе ареста по разнымъ причинамъ, остававшимся обыкновенно неизвѣстными арестуемымъ и содержащимся въ тюрьмахъ, опасенія за тѣ рублевыя деньги, которыя принадлежали «ЕКОПО» и которыя я, въ качествѣ предсѣдателя, долженъ былъ хранить. Надо было напречь въ значительной степени свою волю, чтобы въ оказавшейся обстановкѣ — въ нетопленной квартирѣ, при скудости пищевыхъ продуктовъ, — вспоминать о прошломъ. Но, быть можетъ, именно воспоминанія о прежнемъ дали возможность легче переживать настоящее, — результатъ революціи, которая вначалѣ казалась избавленіемъ отъ ига самодержавія и выходомъ Россіи на широкій путь демократіи, прогресса и свободы.