Дѣла минувшихъ дней. Записки русскаго еврея. В двух томах. Том 1 - [20]

Кромѣ названныхъ, никакихъ культурныхъ интеллигентскихъ элементовъ въ Полтавѣ не было. Два-три семейства наиболѣе богатыхъ имѣли внѣшній культурный обиходъ, но только внѣшній. Эти богачи представляли собою общій типъ богатыхъ евреевъ въ Малороссіи, безъ всякихъ традицій; для нихъ умноженіе капитала было цѣлью жизни, и, какъ истинные выскочки, они кичились своимъ богатствомъ. Культурныя стремленія ихъ выражались лишь въ томъ, что въ ихъ домахъ имѣлись французскія гувернантки. Не было въ Полтавѣ и кружка ортодоксальныхъ евреевъ съ какими либо традиціями въ области еврейской жизни, столь богатой разнообразными трогательными чертами. Такія семьи, составляющія истинную еврейскую аристократію, имѣлись во всѣхъ болѣе или менѣе крупныхъ центрахъ въ Литвѣ и на Волыни.

Такова была еврейская Полтава 70-хъ годовъ.

ГЛАВА II.

Семейная обстановка. — Мирскій и налибокскій дѣды. — Хедерное ученіе. — Плохое изученіе пророковъ. — «Пирке-Аботъ». — Субботній день. — Мои меламеды. — Война 1870 г. и настроеніе евреевъ. — Начало изученія талмуда. — Янкель-Нохимъ Чарный. — Химикъ Гордонъ. — «Дроше» на свадьбѣ дяди. — Самостоятельное изученіе талмуда въ возрастѣ послѣ 10 лѣтъ.

Семья, въ которой я выросъ, представляла на общемъ фонѣ полтавской еврейской жизни исключительное явленіе. Мой отецъ, тонкій талмудистъ, со склонностью къ философствованію, большой мечтатель и жизнерадостный оптимистъ. Для него не было настоящаго момента, онъ всегда жилъ будущимъ. И это будущее рисовалось ему въ розовыхъ краскахъ. Онъ легко воспламенялся, приходилъ въ энтузіазмъ, загорался, какъ отъ искры, отъ удачной мысли. Мечталъ онъ не только про себя, но и вслухъ. И не разъ приходилось мнѣ подслушивать его мечтанія, сосредоточенныя на мнѣ, — на ребенкѣ, по его мнѣнію, исключительныхъ способностей. Честолюбіе его въ отношеніи меня не шло, однако, дальше того, что я стану красой Израиля въ смыслѣ еврейской учености. Его дѣйствительно безконечная любовь ко мнѣ и проявляемая имъ нѣжность, необычная въ еврейской ортодоксальной семьѣ, не мѣшала ему быть въ отношеніи меня крайне взыскательнымъ, требовать отъ меня, начиная съ пятилѣтняго возраста, самаго строгаго исполненія всѣхъ сложныхъ обязанностей благочестиваго еврейскаго мальчика: утренняя, предвечерняя и вечерняя молитвы, обязательное благословеніе имени Божія передъ ѣдой, передъ питьемъ, молитва передъ сномъ и еще одна утренняя молитва при умываніи. Не было у меня момента въ теченіе дня, который не былъ бы пріуроченъ къ какой либо религіозной обязанности. Я чувствовалъ себя опутаннымъ въ сѣти велѣній и запретовъ. И все это на сѣромъ фонѣ крайне бѣдной обстановки (мы жили въ 1–2 комнатахъ, въ составѣ не менѣе 5–6 человѣкъ семьи). Нужда была постоянная; съ тревогой моя мать встрѣчала еженедѣльно день четверга, когда, въ виду приближающейся субботы, необходимо было сразу затратить на базарѣ не менѣе 3–4 рублей. На меня угнетающе дѣйствовали неимовѣрные труды больной матери, нѣжно мною любимой, типичной еврейской женщины-страдалицы. Не было у меня дѣтскихъ радостей; не помню, чтобы я былъ когда либо обладателемъ игрушки. Я исполнялъ только обязанности, и никакихъ дѣтскихъ правъ мнѣ не предоставляли. Меня со всѣхъ сторонъ невидимыя нити притягивали къ Божеству, отъ котораго зависитъ каждый мой шагъ. Я постепенно становился маленькимъ мистикомъ. Я вѣрилъ, что во мнѣ два духа — духъ добра и духъ зла; въ борьбѣ между ними долженъ побѣдить духъ добра, и рѣшить побѣду долженъ я, какъ бы посторонній этимъ двумъ борющимся силамъ. Я отчетливо припоминаю, что на каждомъ шагу я предавался оцѣнкѣ, является ли данное мое желаніе результатомъ внушенія духа добра или духа зла. Разсказы о геенѣ, ожидающей грѣшника, картины рая, открывающаго свои двери праведнику, меня сильно волновали. Вѣрилъ я и разсказамъ о злыхъ демонахъ, о нечистой силѣ, подстерегающей человѣка и улавливающей его въ свои гибельныя сѣти, и вообще всему тому, что обычно разсказывается въ хассидской средѣ и составляетъ отраженіе мистическаго настроенія и каббалистической учености. Я съ ранняго дѣтства привыкъ чутко провѣрять собственныя побужденія, былъ пріученъ къ постоянной самокритикѣ и самонаблюденію. Къ счастію, я былъ окруженъ цѣлымъ моремъ заботъ обо мнѣ, какъ со стороны отца и матери, такъ и со стороны дѣда по матери и обѣихъ бабушекъ.

Особенное вліяніе на мое воспитаніе имѣлъ отецъ матери, котораго мы, въ отличіе отъ дѣда по отцу, звали «деръ миреръ зейде», т. е. мирскій дѣдушка. Онъ первый, какъ я сказалъ, поселился въ Полтавѣ и постепенно перетянулъ за собою свою семью, а потомъ за нею потянулась и семья дѣда по отцу, всѣ члены которой поселились въ Полтавѣ и въ сосѣднихъ деревняхъ. Мирскій дѣдушка — Ошмянскій — былъ всеобщимъ любимцемъ въ городѣ. Крайне общительный, необычайно остроумный, онъ всегда сыпалъ въ разговорѣ притчами, поговорками; для всякаго случая у него находился соотвѣтствующій анекдотъ. Онъ привлекалъ къ себѣ людей, и никого такъ охотно не слушали въ молитвенномъ домѣ, какъ «демъ миреръ меламедъ». Онъ не былъ глубокимъ талмудистомъ, но зато былъ рѣдкимъ знатокомъ мидраша, и поэтому особенно импонировалъ невѣжественной еврейской массѣ, для которой только мидрашъ и былъ доступенъ. Въ частной жизни онъ былъ послушнымъ рабомъ своей жены, моей бабки, и мнѣ, какъ ребенку, казалось, что задача жизни дѣдушки заключалась въ постоянномъ успокоеніи бабушки, бурной по темпераменту, хотя и безконечно доброй женщины. Дѣдъ всегда былъ «виноватъ», съ рѣдкимъ добродушіемъ и тонкой ироніей онъ всегда подставлялъ повинную голову подъ потокъ упрековъ и обвиненій со стороны бабушки. Я особенно любилъ проводить время съ этимъ дѣдомъ. Въ той же мѣрѣ, въ какой я былъ привязанъ къ нему, я избѣгалъ встрѣчъ съ другимъ дѣдомъ, котораго мы звали Налибокскимъ и который представлялъ по своему характеру полную противоположность «мирскому» дѣдушкѣ. Налибокскій дѣдъ, — закаленный твердый характеръ, суровый и по виду, и въ жизни, жесткій въ обращеніи, взыскательный. Малѣйшая провинность неминуемо влекла за собою наказаніе въ видѣ сѣченія, причемъ часто орудіемъ сѣченія служила твердая, какъ изъ кожи ермолка, вытряхиваемая въ этихъ случаяхъ изъ-подъ шапки. Въ отношеніи религіозномъ онъ былъ большимъ энтузіастомъ. Во время молитвы, онъ впадалъ въ экстазъ. Образъ жизни онъ велъ спартанскій. Ни для себя, ни для членовъ семьи онъ не допускалъ ни малѣйшаго излишества. Этимъ объясняется то, что онъ сравнительно скоро сколотилъ «капиталъ» въ нѣсколько сотъ рублей и могъ на окраинѣ города завести маленькую торговлю. Мы, дѣти, норовили попасть къ бабушкѣ въ его отсутствіе; тогда, оглядываясь по сторонамъ, она вытаскивала припрятанные для насъ кусочки пряниковъ и другихъ лакомствъ и баловала ими внуковъ.