Цыпочка - [2]

Я понял, что просто обязан прогуляться вниз по холму в такой притягательный город. Я проглочу свою боль, словно горошинку яда. Я спрячу ее под павлиньей походкой, которую так упорно отрабатывал в последнее время. Этому действительно тяжело научиться.

Я, вообще-то, парень хоть куда — широкоплечий, длинноногий и с густыми каштановыми волосами. Я также унаследовал от мамы крепко сбитые икры. На мне были обтягивающие сверху и расклешенные книзу брюки и футболка с красными губами и высунутым роллинг-стоуновским языком, облизывающим мир. Один носок у меня был зеленый, другой — синий.

Я не знаю, куда иду и что буду делать. Я просто иду своей почти отработанной павлиньей походкой в самое сердце Голливуда. Мимо меня проплывают звезды и звездочки. А я совсем не уверен, что мой день удался и что мне хочется жить среди этих пальм под полуденным солнцем, бьющим прямо в лицо. И тем не менее мое прошлое осталось позади, а мое будущее — здесь, прямо передо мной, на знаменитом голливудском бульваре.

Я прохожу весь бульвар до Китайского театра. Рядом со мной дефилируют в мини-юбках молодые актриски, явно мечтающие стать звездами, элегантные леди, сидящие на вечной диете, бизнесмены в черных хрустящих костюмах и ковбои, братающиеся с пьяными индейцами. По дорогам ползут «мустанги» и «мерседесы».

Это больная извращенная Страна Чудес, а я — Алиса.

* * *

Моя мать была эмоциональной женщиной, которая могла плакать над упавшей булавкой, над упавшей шляпкой, над упавшей шляпной булавкой — она умела находить повод. У нее была кожа цвета слоновой кости, жесткие волосы, громкий смех и умные темные глаза, полные любви. Она могла заставить ворковать орущего капризного ребенка одним успокаивающим прикосновением. А ее отец, профессиональный спортсмен и приверженец педофилии, был, можно сказать, цветным — с оливковой кожей, черными глазами и волосами.

Мой отец был химиком и математиком, эдакий отчужденный интеллектуал, отпрыск справедливого веснушчатого народа Северной Англии. Невысокий, с костлявым носом, веретенообразный, ловкий, быстрый и хитрый. И очень умный. Мой отец был первым в своей семье, кто совершил неслыханный для сына угольного шахтера шаг — поступил в колледж. И этот человек умел трудиться: работать, работать и работать. Он вкладывал все силы и время в это занятие, и иногда казалось, что он лопнет от перенапряжения. Но в те времена, когда получить должность поставщика было вершиной, мой отец был главным поставщиком. Он умел любить, но никогда не показывал этого.

Мозги моего отца и сердце матери подняли нашу семью с места и, вытащив из английской деревни, бросили прямо в сердце Америки, где мы поселились в пятиспаленном особняке в испанском стиле, с бассейном, комнатой для прислуги и фонтанчиком, напыщенно бьющим во дворике.

* * *

Я стоял напротив театра Граумана, застигнутый врасплох голливудской ночью, разглядывая отпечатки рук Мэрилин Монро.

— Мэрилин… О, это была женщина!

Высокий чернокожий мужчина пристально смотрел на меня. Он был первым человеком, который обратил на меня внимание в Лос-Анджелесе, не считая монашек.

— Да… Мэрилин… — отозвался я, лишь бы поддержать разговор.

— Моя старушка считает, что она была толстой, но мне нравятся женщины, у которых есть задница, — растягивая слова, сказал чернокожий человек.

Он был одет в черную рубашку, на которой блестящими серебряными буквами было написано «Секси».

— Да, у женщины должна быть задница, — согласился я.

— Кроме всего прочего, Мэрилин была настоящей кинозвездой. Не такой, как эти суки сегодня. У них нет стиля. Вонючие костлявые суки…

Высокий негр в рубашке «Секси» двинулся с места, и я пошел с ним. Казалось, что так и должно было быть.

— Ты откуда? — спросил он.

Я не знал, как ответить на этот вопрос. В тот момент я был ниоткуда, и паника уже просто била меня по яйцам. Потом я вспомнил, как читал в каком-то журнале, что, когда чувствуешь беспокойство или раздражение, нужно просто заменить у себя в голове плохие мысли на хорошие, как будто меняешь пластинку. Я и сменил: итак, я в Голливуде, который наполнен чудесными людьми со всего света, а я — один из них.

— Я спросил — откуда ты? — повторил «Секси».

— Отовсюду, — ответил я абстрактно.

— Я там был, — сказал он.

Я засмеялся, он засмеялся, а потом мы засмеялись вместе.

— Где ты живешь? — спросил он.

— Везде, — попытался я снова улыбнуться, но у меня не получилось.

— Да ты никак голодный? Хочешь стейк? — спросил «Секси».

Стейк. Да. Стейк. Хорошо. Это лучшая идея из всех, что я когда-либо слышал.

«Секси» шел, и я шел с ним, болтая о том о сем и ни о чем особенном. С ним просто легко было говорить. Потом мы свернули с голливудского бульвара на боковую улицу и вошли в запущенное серое здание с облупившейся штукатуркой.

«Секси» провел меня через коридор, заставленный мусорными баками, из которых воняло выпивкой, потушенными сигаретами и котами, и дальше — вверх по лестнице, где из темных углов, казалось, выглядывают призраки. Затем мы прошли через холл, воняющий гнилыми апельсинами. На полу елозили под ногами коврики с кровавыми пятнами.

Он открыл дверь, и я, не моргнув и глазом, вошел в темную квартиру. Мои родители не предвидели такого развития событий, поэтому я оказался совершенно не готовым к ситуации.