Цыганское счастье - [27]

Дедок коленки поджал, ладошки потер друг о дружку, зацокал зубами:

"Я сразу… Я сразу, товарищ сержант… Я ее раскусил сразу, художницу эту. "Кубизм" эту… Зна-а-аем мы ваш "кубизм"! Жизни от вас нима, ворюги! "Кубизм" зна-а-аем…"

"Что ты знаешь, душа газетная? Заглохни, огарок хренов! Ты ее _ сам обокрал!"

"Я? - язык прищемил дедок.- Я? Товарищ… Товарищ сержант. Я сорок лет…"

"Разберемся!" -поднял руку усатый.

"Эт-то точно!" - кивнул горбоносый, и глаза его скользкие полезли щупать меня, голодным зверем полезли за пазуху. Нет, не хочу. Не дамся меня ощупывать. Подавись ты своими Хрущевыми.

"На! -бросила я платочек гусыне,- возьми свои трудовые!"

Горбатым станет трудовой человек, чтобы столько иметь. Много в платочке было хрущевых: коричневые, зеленые, красные были…

"Два, три, четыре, восемь,- считала гусыня и голову вскинула:- Товарищ сержант! Сто рублей не хватает…"

"Куб - бизм!" - лязгнул зубами дедок. Еще что-то сказал. Не услышала я, вырвалась, схватила гусыню за горло.

"Сто? Ах, ты, гнида поганая! Гнида! Гнида! Чтоб ты сдохла!"

Горбоносый меня оттащил, я вырывалась, кричала:

"Брешет она! Брешет, паскуда! Я ей все отдала! Все! Все! Паскуда! Гнида! Гнида!.."

"Та-а-ак! Разберемсь, разберемсь.,." - Усатый начал писать, лоб свой наморщил, будто думать умеет.

"Что пишешь? Что пишешь? - я закричала.- Начальник! Я все отдала! Все! Что пишешь? Не пиши! Ты неправильно пишешь! Ты карандаш не в ту руку взял…"

"Поговори, поговори у меня,- огрызнулся усатый и на дедка глянул: - Свидетель! Как ваша фамилия?"

"Я свидетель? Я? - оглянулся в окно дедок.- Нет! Я в свидетели не пойду. На словах- скажу, а в свидетели, не-е-т…"

"Постой, постой, дед! - горбоносый вмешался.- Ты видел, как дело было?"

"Я б и вас не видал, када б вы не пришли".

"Отказываетесь, значит, от показаний?" - спросил горбоносый, но без обиды.

"Категорически! - замахал руками дедок.-На словах -пожалуйста. В свидетели - категорически!" - И в угол забился, газетку раскрыл, про японский воздух начал читать…

Усатый бумагу спрятал и на гусыню взглянул:

"Значит, так… Вам, как пострадавшей, придется выйти… Сейчас остановка будет. Пятнадцатое отделение. Напишете, сколько у вас денег пропало…"

"Ой! Ой! - захлопала крыльями теща.тамбовская.- Бог с ними, со ста рублями… Товарищ сержант… Бог с ними. Пусть подавится… Мне к сыну надо… Мне на свадьбу… Сын женится… Вот телеграмма".

"Ладно, дело ваше.,.- отмахнулся усатый и за руку меня взял: - Двигай1"

В тамбур вышли. Толкнули меня к двери. Закурили, шепотом разговаривать начали. Дизель шел, не было остановки.

Ночь на мою душу упала, темная ночь. Куда я еду? Куда? Мне к Богдану надо. Богдан меня дожидается. Он один. Ему одному долго нельзя быть. Бог мой…

Поглядела на них, в глаза поглядела:

"Отпустите! Молодые! Красивые! Удачи вам пожелаю! Счастья, здоровья! Большими бирэво стать пожелаю! Отпустите! Я все ей отдала. Сумку и деньги отдала… Я сто рублей не взяла… У нее совести нет…"

"А когда денег много, совесть не надо,- горбоносый мне улыбнулся, сладко так улыбнулся. И усатому подмигнул: - А? Вишенка, Петь…"

Усатый зевнул:

"Смотри, может червивая".

"Проверим…"

Дизель остановился.

Горбоносый толкнул меня к двери. Крикнул усатому: - "Ахил- лейским вернусь…"

И потянул меня за собой в темень ночную.

"Идем, идем,- зашептал.- Дознание проведем… Не боись… Что дрожишь? Не дрожи, моя вишенка…- Обнял меня, псиной от него пахло, вином пахло. Я увернуться хотела, я убежать хотела. Где мы? Что это за станция? Сроду тут не была. Темень, черная темень вокруг. Огонек далеко-далеко на небе горит.

"Стой! Куда ты меня ведешь? Подожди…"

Не ответил, тянул меня за руку.

"Отпусти. Я прошу… На сто лет тебе счастья желаю. Отпусти… Я отдала… Я все отдала…"

"Все? - спросил горбоносый.- Нет, все ты не отдала… Кое-что у тебя еще есть…"

"Пусти. Ну?.."

Не отпустил. Я споткнулась, упала.

"Больно… Пусти… Не убегу я… Пусти…/.

"Кто тебя знает? У тебя ножки хорошие… Быстрые ножки…- И дернул за руку: - Вставай! Не рыпайся. Протокол у меня… Факт с поличным… Секешь, вишенка?" - И дальше меня потянул. Я голову в небо подняла. С неба иголки колючие падают. Бог! Бог! Защити меня! Спрячь меня!

Глянула на него.

"Постой! Я прошу… Куда ты меня ведешь? Постой, молодой-красивый…"

"Щас, щас,- отозвался,- есть тут одно местечко… Комфорта не обещаю… Но лучше чем кэпэзэ… Щас согреемся… Расскажешь свою биографию… Не спеша, подробно расскажешь…"

Голос у него хриплым был, пальцы железные крепко меня держали, глазами собачьими в темень глядел, все видел, не споткнулся ни разу, знал, куда мы идем. Знал, знал…

Акация в темноте живой тенью качнулась, забелела стена, окна без стекол, черные окна.

"Все! Вот и отель наш. Прошу!" - толкнул меня в душную темень; соломой гнилой запахло, кизяком запахло. Фонариком посветил и повалил меня на гнилую солому. Псиной, кислятиной от него несло. Я дышать не могла, Я голову вывернула, крышу худую увидела, небо увидела, чистое было небо, ветер гнал тучи и луна светила, луна на меня глядела. Два Степана сказал: "Ваше солнце…" Нет, это не наше солнце. Нет, в этом свете нашего солнца. Это нас не согреет. Никто не согреет. Никто не спасет. Правду Богдан сказал: "Никто не спасет". Богдан, мой Богдан! Что со мной делают? Что делают?!