Цыганский роман - [238]

Мне кажется, хуже в этой темноте с людьми, которые болтаются как шишки на сосне, привязанные бинтами, тряпками, веревками. Рождественская елка, а не санбат! Да и какой это госпиталь — на ветке. Тем не менее, рядом со мной раненый и обращаться с ним нужно как с раненым. В данном случае уход состоит в том, чтобы перевернуть его головой вперед. Так удобнее. И ему, потому что, неверное, не слишком удобно человеку находиться в положении головой вниз. Кровь приливает. Моего опыта, даже такого, как в самодеятельной больничке, не хватает. Здесь даже не самостоятельность, а бездеятельность — страшно повернуться. Тем более перевернуться. Тем более с человеком, у которого фактически нет ног. Это фанатик Обрубок еще вертелся! Культи какие-то! Слава богу, что я уже насмотрелся на такое, не падаю в обморок, как раньше. Может, это и есть становление? Иного я что-то не наблюдал.

Как был слабак, так им и остался: повернуть человека, да еще в такой цирковой ситуации, — для меня дело невыполнимое! Хотя если поднапрячься!.. И себя привязать… Петля рядом свободная — видимо, человек из нее выпал по дороге… Думать об этом некогда, влезаю в его петлю… Еще один-два акробатических паса — и ледяные ноги соседа уже не напоминают мне о морге… Еще несколько телодвижений, которые кажутся мне довольно ловкими, — и товарищ по несчастью перевернут в приличное положение… Мною!.. Потому что сам он как чурка — верти, куда хочешь!.. Хорошо говорить — во все стороны!.. А здесь сантиметр в сторону — и сам загремишь в темноту… Не хочется… Очень не хочется!.. И я обеими руками вцепляюсь в ствол сосны, или ели, так и не научился в этом разбираться… Значит, не становление? Или — неполное?

Черт с ним, с этим самым становлением!.. Оставим на потом… Мысли… Кровь бурлит в висках: только бы удержаться! Не свалиться!.. На заснуть… Иначе капут… И кто-то иной будет спасаться в твоей петле. Они здесь все-таки действуют… Чуть-чуть… Кто-то передал фляжку, можно напиться. И спирт вливается в мою саднящую глотку… Никогда раньше не пил неразбавленный спирт. Разбавленный тоже. И вот — довелось. Не охмелеть бы!.. Не свалиться. Не свалюсь!.. Не могу позволить себе такого, после всего, что было. Ведь кто-то потом приедет из Африки, и этим будет доказано, что путешествие в Африку не сказка про доброго доктора Айболита! Он был.

Когда мы въезжаем в город, наступает рассвет. Из темноты выползают носы и скулы. У кого неперевязанные. А те, что перевязанные, — как мумии, забальзамированные навечно войной. Словно покойники возвращаются из темноты. Сейчас выяснится, что они и впрямь покойники. Их отвяжут от дерева жизни — и… А тех, кто сможет подняться сам, положат в госпиталь. Скулы и носы грязно-розового цвета, не только потому, что занимается блекленький зимний рассвет в моем городе, городе средней полосы, среднем городе. А еще и потому, что мы проезжаем мимо руин мае́тка профессора Дворянинова. Он давно уже отгорел, но мне кажется, что все равно светится. И светит всем в доме. И, может быть, стоит занести этих раненых на счет больнички, в которой оказалось в четыре раза больше спасенных, нежели было на самом деле. И мне кажется, что это не самая большая ложь, фантазия, легенда о том, что я — Владик Пилипченко — ехал в Африку, совсем никто не верит. А между тем было, действительно было! Это без всяких легенд и сказок, и потому с полным правом заканчиваю эту книгу словами: «Не ходите, дети, в Африку гулять!» Хочется сказать: вообще никуда не ходите, но вряд ли это возможно.

О ПРОЗЕ ВЛ. ТИХВИНСКОГО

Необычная судьба выпала на долю автора этой книги. Его юность началась с немецкого концлагеря для военнопленных, где ему грозила двойная опасность как человеку с еврейской и цыганской кровью. Гитлер ненавидел оба народа с равновеликой ненавистью. Не прошла бесследно и сталинская кампания борьбы с «космополитами безродными» — оставила на сердце свои рубцы и раны.

Вот почему Владимир Тихвинский ушел из жизни недавно в самом расцвете творческих сил, успев поставить точку на последнем листе рукописи этой книги.

Он был директором московского Театра теней, писал репризы для эстрады. Стала пословицей его знаменитая фраза в исполнении Аркадия Райкина: «Сижу — куру…» Но главным делом своей жизни Тихвинский считал свою исповедальную прозу.

Человек жизнерадостный, не склонный к нагнетанию меланхолии, он очень тревожился, что не успеет рассказать всю правду о пережитом. Никто не знает, что такое «вся правда», но у каждого человека она своя. Поколение Тихвинского воспитывали вдали от религиозных ценностей — тем значительнее его прочтение Евангелия сквозь опыт всей жизни. «Не может укрыться свет на вершине горы» — потому и название одной из частей книги: «Свет на горе».

Владимир Тихвинский много раз говорил, что это не биография, а судьба. Судьба всегда возвышается над житейскими обстоятельствами. Обстоятельства меняются, а судьба — это внутренний выбор. Он неизменен.

Оккупированный Харьков — ад, в котором оказался ребенок. Ад, созданный людьми, выплеснувший наружу все зло, накопленное в их душах. Вдруг выяснилось, что вся прошедшая жизнь была сплетением лжи. Ненависть к классовому врагу, которой учили в школе, обернулась другой стороной медали. Если можно делить людей по классам, то почему нельзя делить но расам? Ни по какому признаку нельзя делить людей — эта мысль выстрадана всеми героями прозы Тихвинского.