Цыганский роман - [229]
А пока мы сидим с Колькой в тенечке под скирдами, пока что оба вместе. Есть договоренность: в случае опасности разбегаться по стогам, каждому в свой. Каждому свое… Потому что, если бы перепутали, не рассказывал бы я вам сегодня, как пел Колька глухим своим голосом:
— Если завтра война… Заберут пахана́… Маты гарнои каши наварит!.. И горилка в нас е, батько ще прынэсэ…
Пелись эти слова на мотив песни, первые слова которой и были ее названием. Было это в начале войны, а Колька, народ, уже пел свои слова. Где было и про вкусную кашу, которую наварит мать, и про водку, имеющуюся в запасе, но этого мало, отец еще притащит… И никаких призывов и лозунгов. Шли на смертный бой смертные люди. Обыкновенные. Народ. А что человеку надо?
— Нам абы гроши та харчи хороши, хороши харчи та жинку в ночи!..[98]
Так говорит Колька, когда мы под ласковым солнышком валяемся на травке. Но солнце не утоляет голода, им не наешься. А мы с Колькой сильно оголодали. И весь народ, какой он ни был, тоже! И моя мать говорила:
— Хочешь исты, лягай спать!
А бабушка, бабушка, когда она еще была жива, рассказывала:
— Пошли два старика в ресторацию отмечать событие: выиграли двадцать пять тысяч рублей… На старые, конечно… Так она заказывает по гороховому супчику и гречневую кашу… И тогда старик говорит ей: «За-ради такого большого праздника ты не могла уже заказать борщ украинский со сметаной и мороженое из белым хлебом?..»
Бабушка и тетя уже отголодали свое, теперь очередь за нами. Шевро уже «отъедается на том свете», как сказал Колька. И Раюха-«лебедь». Чей черед? Кто устанавливает эту очередь! От евреев двое… От цыган — тоже… От «руськых», как себя именует Колька… Один… Сразу и от русских, и от украинцев… По какой такой логике? Помнится, бабушка все искала логику в войне. Нашла, как же! И так же, безо всякой логики, погиб мой друг Колька Мащенко…
Который день сидели мы с ним на своей полянке, как Робинзон и Пятница на необитаемом острове. Колька вместо Пятницы «обрабатывал поля», то есть выкапывал картошку, брюкву, ломал початки кукурузы. Хотели мы уже и огонь развести, искали способ, но тут немцы сами развели…
Появились они в жаркий полдень, средь бела дня. Едва мы успели юркнуть в свои «сховища», скирды сена. Я — в маленькую, Колька — в большую. Он меня еще успел замаскировать снаружи, а потом и сам спрятался. В этом я всегда чувствовал подлую логику войны — уничтожать тех, кто ценнее. Хотя немцы, например, в первую очередь убирали стариков и больных. Но кому от этого легче. И вот… Коротко сказать!.. Потому что длинно — страшно!
Ехали немцы… На машинах. Были у них такие железные легковушки, где помещалось четыре-шесть солдат. Обычно они в «переполненном транспорте» не ездили. А тут их было многовато, Фронт стоял уже совсем близко, просто впритык к нашему островку, И надо же было так случиться, что облюбовали они ту же площадку, что и мы с Колькой!
Остановились пообедать, На ходу, гады, не «шамали», как наши: кусок хлеба в зубы, и порядок! У них иной порядок: расстелили на травке одеяла, расставили котелки, другую посуду. Ложки-вилки. И бутылки со шнапсом. А офицер один с перевязанной головой устроился прямо в машине. Ему денщик подавал. Вскочит с земли, где с остальными солдатами обедал, подаст, козырнет и плюхается обратно на одеяло. Все чин по чину. Младший старшему оказывает полное уважение, но при этом никакого подобострастия или амикошонства. На «ты», как у нас, не переходит. У них вообще инженеров, докторов, офицеров народ уважает. Простой народ.
Офицер сидел один, в какой-то тяжелой задумчивости. Может быть, потому что драпали. А может, голова раненая болела. Я даже пожалел его — раненый есть раненый. У этого глаза, как будто лоб на них надвигался, красные, обведенные по векам воспаленной кожей. Я хорошо рассмотрел, моя копна близко стояла. Когда денщик набирал сена на растопку, он из моего стога брал, чуть мы с ним глазами не встретились. Он вдруг нагнулся и стал разбрасывать сено руками. У меня душа не то что в пятки, под землю ухнула, как в глубокую-глубокую шахту. Ведь всего в шаге находился немец! Правда, без оружия, но, если бы понадобились, нашли бы!.. Но, видимо, меня он не заметил, а сено получше подбирал. Подобрал умелыми крестьянскими руками и бросил на полянке. Потом поднял руки вверх, я видел сзади его коричневые локти и помахал ими офицеру. Как будто докладывал о готовности.
Офицер же, не глядя, взял с сиденья автомат, поднял его, подбросил, примеряясь, и выстрелил не целясь. Солдат-денщик вовремя увернулся, отскочил. Стрелял немец зажигательными патронами, потому что после выстрела костер загорелся ярким пламенем. На костре солдаты жарили мясо и передавали куски офицерам, их было несколько. Не могли костерик зажигалкой разжечь! Впрочем, я думал и о другом: как сохранить огонек для себя, для нас с Колькой. У нас и дома во время оккупации, поскольку спички были драгоценностью, а зажигалки не у всех, часто просили: «Дай огонька!..» Этот немецкий офицер «дал огонька»! И я еще радовался: может, нам останется? Осталось!..
Немцы ели весело, оживленно. Уходили за стога, рыгали, оправлялись и снова садились. Офицер не сходил с места, руки мыл одеколоном. Голова, видно, у него сильно болела, денщик взял носовой платок, намочил его водой и пристроил на реденьких волосах начальника, завязавши в четырех углах узлами. Как курортники до войны. Голова у офицера была большая, но и платок не маленький. Ел он вяло, уставившись глазами в одну точку. Меня это смущало, так как смотрел немец прямо на Колькину копну. Зная характер друга, я очень боялся, не выкинул бы он чего-нибудь!.. Но в Колькином стогу шевеления не замечалось, даже когда двое подошли к копне и расстегнули штаны… Вольно им было: сытые, выпившие!.. Мы с Колькой таились в сене голодные, запах пищи раздражал еще больше, чем пустой желудок. Так бы я этого офицера по голове, по голове!.. Не пришлось.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.