Цыганский роман - [207]

Когда я излагал ему один из своих близких к правде «романов» про то, как нас задержали в селе, он сказал, что в русском селе живут не люди, а коровы. Потому что при Советах не они доят скотину, а их доят. И выставил навстречу моим возражениям руку: люди стали подобны стадам. Даже хуже, чем стадо: от коров можно взять молоко, от кур — яйца, а что можно взять от бедных русских мужиков, которых силком сгоняют в колхозы! Только евреи и цыгане, которые как раз и есть настоящие скоты, ускользают из стада. Все перевернуто кверху ногами: люди превращены в скот, а скот вообразил себя людьми!..

Тут немец сел на своего любимого конька. У них, немцев, юдэ и цыгейнер изолированы, чтобы они, не дай бог, не «эксплуатировали честных немцев». Немцы не пожелали работать на тех, кто сам ничего не производит. Они, немцы, могут дать сколько угодно «мильх унд беф» — молока и мяса, но только для себя! А в России, где когда-то бефстрогановы валялись на каждом шагу, не стало мяса и молока! Юдэ и цыгейнер все растаскали!

Что мог возразить парнишка, который не видел иной жизни, чем Советы, и другого хозяйства, нежели колхозное? Бефстрогановы подавали в каждой столовке, но это, как утверждал немец, были уже не те бефстрогановы, что при графе Строганове, а так — пародия! И про то, как и что ели «графья», ничего толком не знал юноша, сидящий перед немецким аристократом в маленьком глухом городке, где графы и князья никогда и не появлялись. Он не мог понять того, как юдэ и цыгейнер, которые «водились» в России не в таких уж значительных количествах, могли уничтожить все, что когда-то производил многомиллионный народ! Получалось, что места графов Строгановых заняли цыгане и евреи.

Немец соображал, что это чистая нелепость, но у него был заранее подготовленный ответ на все вопросы. Цыгане и евреи не уничтожают «продукт», а вносят в стадо русских брожение, с помощью которого все и разлагается: они вроде бацилл. А цыгане — те просто микробы! Грязная нация, которая разворует все, что произведут другие, дай им только волю!..

Я слыхал, знал, что цыгане воруют, но не предполагал, что это носит такие вселенские масштабы. Дело не только в мясе, дело в принципе: кто производит продукт, в чьи руки попадет распределение его? Тут цыгане и евреи и перехватывают инициативу. Обе нации подвижные, обе «распыляются» по всему свету и конечно же оказываются у кормушки. А когда уничтожали людей тысячами и миллионами, когда их ликвидировали, кто хлебал из кормушки? Или те, кто ликвидировал, сам не ел, только следил за тем, чтобы не жрали те, кому не положено? И когда в его доброй Германии с давних времен князья имели право на ликвидацию цыган, так это только потому, что пруссакам было нечего есть!..

Немец не слушал меня, он засыпал. Глаза прикрывались белыми, как у курицы, веками. Он бормотал что-то сквозь зубы — оборотень, сатана, нечистая сила, готовящаяся к ночному шабашу… И парня уводили в его камеру, напитанного легендами. Легенды!.. Легенды!.. Легенды, скрывающие правду, хотя по виду такие правдивые! Разные бывают легенды, в том числе и такие, как рассказала мне тогда «ведьма», — цыганские. Страшные. Потому что цыганку перевели в камеру к мальчику. Юноше, парню, впоследствии мужчине. Так приказал немец.

По легенде, здесь должна начинаться сказка о Руже и Вайде. Только там Ружа в конце концов собирает любимого по кускам, а здесь — неизвестно, кто кого. И в отличие от сказок, каждый старается оказаться на месте того, кто собирает. Иначе — тебя будут собирать! Последнюю сотню лет слышим мы и читаем (скажем, тех же Друца и Гесслера) страшные сказки, получается, что цыгане народ такой, нация!

Нет! Не нравится мне эта ваша столичная жизнь (городская), жизнь лучше у нас, в поле. Счастливее! Нынче здесь, завтра там… далеко, далеко… Ночуем где в лесу, где — у реки… Не забыть мне своих юных лет, когда я босым хаживал за водою, собирал сухой хворост в лесу. Принесу, бывало, к шатру — тут наш серый стоит, привязан к телеге. Дядя сложит костер, разведет огонь, ноем песенки… Прелесть!.. Спим — на перине… Наутро, как только засветит солнышко, запряжем серого, садимся в возок и едем по деревням. Мы с теткою, с мешками за плечами, заходим во дворы — просить… многим гадаем; дядя даже занимается лошадьми мужичков, берет барыш… Славно!..

Славно! Прелестно!.. Это из старой сказки. Такие в начале века записывал П. Истомин (Потканов). Не менее известный тогда, нежели теперь мои друзья Друц и Гесслер — члены Географического общества СССР при Академии наук СССР. Тот был автор, пожалуй, первого, а может быть, и последнего учебника и словаря «Цыганский язык». Тоже в народе записывал свои сказки, как члены этнографического отделения академии. (Нужно по-дружески отметить чисто цыганскую любовь к побрякушкам!) Так вот, все у него «славно» да «прелестно». И у Рузи любимое словечко было — «восхитительно». И это в каморе, в несвободе, которая рома́м хуже смерти! Куда ты катишься, мир! Цыганский, во всяком случае. Нет, не нравится мне эта ваша городская жизнь!..

5

Рат калы-калы…

Ночь темным-темна. В камере никакого света, только за окном порхают светлячками лучики фонариков, которые немцы носят прикрепленными к пуговицам на груди мундиров и шинелей. Люди передвигаются там, в густой темноте, светлячки летают в воздухе как бы сами по себе. Каждую ночь эти «бабочки» прилетают за кем-нибудь из соседних камер, однажды они прилетят за нами. Мне кажется, что Рузя своим пением навлекает беду, но я молчу: что можно сделать с цыганкой, с ведьмой! Ее как будто бы и не касается топанье сапог и глухие оханья тех, кого гонят: «Та пан!.. Та я шо?.. Я ж ни боже мой!..» Голоса тонут в ворсе добротных мундиров, люди растворяются в темноте. Сколько видел я таких, которые упирались, отправляясь на виселицу или расстрел, бормотали бесполезное: «За шо?» Люди исчезали, как светлячки в ночи. Может быть, и те люди, которые канючат «та за шо?», знают, «за шо», но, естественно, не желают в этом признаться. Как и я. Тот железнодорожник смотрел на меня словно на пустое место, потому что он «хто» и его есть за «шо» содержать в этой бывшей сберкассе, а я попал случайно.