Цыганский король - [9]

Разобрали еще несколько дел, и приговор был почти тот же: лозы и штраф в королевскую казну. Финансовые дела короля явно улучшались, и так же явно падало настроение толпы. Кое-где плакали, выла какая-то женщина. Яновский заметил в глазах некоторых цыган и многих мужиков подозрительные огоньки. Однако суд шел своим чередом.

Новое дело привлекло его внимание. Из толпы вытолкнули девушку лет семнадцати и худого, очень чисто, удивительно чисто одетого цыгана, который был, может, года на два старше ее. Руки его были черные, скрюченные трудом.

— Это еще что? — грозно спросил Знамеровский. — Я вам что говорил? Сколько это может тянуться? Я запретил вам жениться год тому назад.

— Скрутились, — коротко бросил «коронный судья», загоновый шляхтич Знамеровского.

Митрополит возвел очи к ясному небу.

— Господи, — велеречиво приказал он, — простим этим неразумным агнцам твоим все их грехи. Не ведают бо, что творят. Во мраке, в грехе души ихние… темные ваши души эфиопские, чтоб вы сдохли, паскудники!

— Я вам что говорил? — удивительно спокойно спросил Якуб.

— Почему? — выкрикнул цыган. — Почему нам неможно? Я христианин, поп окрестил меня. Я сошел с пути моего народа, я не хочу торговать лошадьми. Я медник, я хороший медник. Я хочу чинить замки, а не ломать их. Вот мои руки.

Он говорил горячо, искажая от волнения слова, потрясая в воздухе черными руками.

— Я хочу осесть в хате Яна, ее татули[9]. Я буду много работать за нее. Я буду отдавать пану весь заработок.

Толпа глухо загудела. Оскорбленными казались не только цыгане. Но тут Знамеровский поднялся. В этот миг он был почти величествен. Трепетали ноздри, глаза метали молнии.

— Молчать. Вы…

И сразу наступила тишина.

— Я запретил. Кто знает, может, я и позволил бы. Но они обошлись без разрешения. А кто осмелится ломать мой наказ? Ты? Ты? Ты?

Палец его тыкал в отдельных людей, и те прятались в толпу.

— Никто. Я запретил. Я!.. И этого достаточно. Паюк!

Рука его сделала жест в воздухе. В тот же миг паюк привычным движением руки разорвал на девушке летник[10] и рубок[11] и отбросил их на траву. Яновский ожидал, что толпа взорвется криками возмущения, но толпа молчала. Отца девушки еще утром заперли в сенной сарай.

Яновский, удивленный молчанием, перевел глаза на людей и увидел нечто странное: все, даже парень-медник, которому в этом, казалось бы, не было нужды, стояли плотно закрыв глаза, словно боялись оскорбить наготу. Смотрели только люди из окружения Знамеровского.

Девушка, еще не понимая, что случилось, смотрела на короля огромными синими глазами. Потом глухо, с такой болью, что у Яновского оборвалось сердце, охнула и закрыла ладонями пылающее лицо. Худые локотки напрасно пытались прикрыть еще слабые, неразвитые груди.

Не имея сил опустить глаза, Михал смотрел на тонкую, еще не сформировавшуюся фигуру, на мягкую округлость живота, на плавную линию, разделявшую статные ноги. Он хотел крикнуть, хотел остановить безобразие, но не мог.

— …И потому за непослушание приказам королевским и нарушение законов человеческих о целомудрии девичьем присудить Алену Светилович к покаранию лозой.

Девушку увели. И тут Михал благодаря своей опытности заметил странный изгиб поясницы и какие-то скованные, неестественные движения бедер. Голос, которым он крикнул, был хриплый и резкий.

— Прекратите!.. Вы что же, не видите, что она беременна?

Знамеровский, который уже успел остыть, посмотрел на него заплывшими глазами и нерешительно сказал:

— Ну что же, можно и так. Принесите лестницу. Мы отсчитаем прутья, привязав эту блудницу к ступенькам животом… чтобы не выкинула.

— Поздно, я вам говорю. Она на третьем месяце.

Знамеровский, кажется, даже обрадовался этому:

— Ладно. Я отменяю приказ.

Митрополит придвинулся к нему и зашептал что-то на ухо. Король захлопал глазами:

— И в самом деле… а как же слово короля! Нет, так не пойдет…

Он поколебался:

— А вот что… Если прутья ей повредят, то не повредят шляхетские объятия. Кто хочет взять эту распутницу в наложницы?

— Ей вначале нужно побеседовать с духовной особой о своих грехах, — сказал митрополит.

— Гм, — хмыкнул король. — Ну что же…

Но в этот момент медикус вдруг выпалил:

— Я… я беру ее. И пускай кто-нибудь попробует тронуть ее хотя бы пальцем.

Он резким движением набросил на плечи женщины свою мантию.

Ответом на этот жест был хохот. Забыв про авторитет, король, захлебывался смехом, держась за бока. Он посинел, и в горле у него что-то шипело и клокотало.

Прозрачный нос медикуса стал малиновым. Он взял за плечо обессилевшую от стыда, остолбеневшую женщину и повел ее.

Казалось, что на этом дело и кончится. Тем более удивительным было появление перед королем толстого цыгана в кожухе.

— Плохо делаешь ты. Чем помешал тебе мой сын?

Король смотрел на него со злым юморком в глазах.

— Он хочет жениться. Плохо окончится все, если роме будут так обижать.

В ответ на это в воздухе прозвенела звучная пощечина.

— Дурак ты, батька, — проговорил цыган, держась за щеку.

Но Якуб уже не обращал на него внимания. Он стоял над притихшей толпой, поднимая в воздухе свой золотой скипетр.

— Возлюбленные цыгане! Добрый мой народ! Закончился суд, и мы, очищенные от скверны, сильные, как никогда, можем собрать наш вольный сейм.