Цыганский король - [10]

Михалу опротивело слушать эти слова. С тяжелым сердцем выбрался он из шумной толпы и столкнулся с медикусом, который возвращался на свое место.

— Зачем вы сделали это? — с укором спросил Яновский. — Разбили, испортили жизнь людям.

— Ого, — удивленно протянул старый циник, — не узнаю доблестной шляхетской крови.

И, прежде чем юноша успел возмутиться, грустно продолжал:

— Если бы я был бугаем, меня давно продали бы на мясо. Если бы кто-то сказал мне: «Опозорь эту девушку, иначе мы тебя повесим», я ответил бы: «Берите меня, меньше буду страдать. Одним позорным воспоминанием будет у меня меньше».

И добавил:

— Это, конечно, шутки. Люди не стоят сочувствия, но… я сегодня просто не мог. Эти слабые плечики, это движение, которым она закрывала лицо, именно лицо. Что поделаешь, я непоследователен. Якуб, собственно говоря, очень добрый для шляхтича, мы потом уломаем его. Когда придет и к нему минута хорошего настроения. И пусть девушка ожидает этой минуты в моем доме, а не в доме этого похотливого попа.

Рев толпы прервал его слова. Оба поспешили протиснуться к трону.

Произошла какая-то перемена. Людей, которые только что стояли в хмуром, грозном молчании, нельзя было узнать. Пылающие ненавистью глаза, оскаленные рты.

И посреди них стоял, возвышаясь над головами, Знамеровский и кричал, потрясая руками:

— Вы видите его (движение в сторону Яновского), вы видите этого красивого человека, владельца братской, но маленькой и слабой державы? Вы видите его честные глаза? Чем он виноват, что хочет жить самостоятельно и счастливо? Но ему не дают так жить. — Голос короля дрожал. — Злобный и коварный сосед, отродье дьявола… как бишь его зовут… это отродье дьявола, а, Михал? Вот-вот… Волчанецкий его зовут… предательски напал на него, нарушил его границы. Его маленький, доверчивый, добрый народ томится под пятой пришельца, который ломает его веру, обычаи, свободу. Неужели великая держава цыганская, защитница справедливости и законной власти, спустит этому аспиду и василиску? Нет, не будет этого.

Он прикрыл рукой глаза и качнулся (в воздухе сильно запахло водкой и войной). Баба, стоявшая неподалеку, вдруг заголосила:

— А-а, боже мой, а что же это с ним, голубчиком нашим, делается? А как же он жалостно говорит!

— К тому же, — продолжал король, — мы, возможно, и смолчали бы, если бы этот Волчанецкий не готовил покушения на нашу свободу и независимость. Этот аспид и василиск брызгает черной желчью. Он собрал оружие, поставил под ружье своих гайдуков. Он собирается вероломно напасть на нас. Неужели мы будем терпеть это, мужественный народ цыганский и русинский? Они захватят нашу землю, изнасилуют наших жен, заберут наших коней, чудесных коней. И не останется следа цыганского на земле, потому что вы будете рабами.

В толпе заголосили бабы. Апокалипсический ужас витал над головами людей. Ужас и священная ненависть. Слышались возгласы:

— Смерть им! Гляди ты, коней!!! Подавятся!

И гремел голос Знамеровского:

— Нет, мы сами нападем на них. Мы наступим им на горло. Мы возьмем их коней, мы изнасилуем их жен, мы сожжем их хаты. И засияет в славе королевство цыганское на века! В славе и свободе! Нас обидели! С нами бог!

Толпа ревела, стонала, задыхалась. Люди трясли кулаками в воздухе, махали палками.

— Коней! Коней! Коней!

— Я пойду! И я… И я…

Кто-то рассудительно бубнил:

— Я не люблю драться. Но если они на нас так, то мы им всыплем.

— Бей их! Смерть хищникам!

— Выступаем сегодня ночью! — кричал Знамеровский.

— У-ра! Коней! Коней! Батька ты наш, милосердный властелин!

— Веди нас! Веди!

Возбужденная толпа повалила с площади.

4

По пыльной дороге они подъехали к пуще. От опушки до Яновщины оставалось не больше трех часов езды. Первая звезда переливалась в высоте каплей криничной воды. Стояли в задумчивости по обе стороны дороги укутанные ранним туманом стога.

Ехали конно, людно и оружно, за целые сутки сделав два небольших привала. Впереди ехало десятков пять конных цыган в кожухах с рогатинами, кнутами и фузиями[12]. Затем тащился воз с королевской кухней, одежный воз, воз с тремя хортами и охотничьими соколами. Затем — воз короля высотой в две сажени, устланный коврами.

За ним — тридцать возов со шляхетской пехотой. Это были безлошадные загоновые шляхтичи, вооруженные саблями и пулгаками[13], в чикчирах[14] и чугах[15], расшитых позументами, но кое-где заштопанных и даже просто дырявых. Шляхтичи усиленно поедали войсковой запас.

Замыкали шествие семьдесят мужиков на лохматых и пузатых лошаденках.

Всего собралось более трехсот человек, которые горели желанием отомстить за несчастную, изувеченную страну королевского племянника. Сам Яновский ехал начальником головного отряда.

На королевском возу выше всех, словно идол, восседал король и смотрел на дорогу в подзорную трубу.

То и дело от его воза скакал к Яновскому всадник:

— Вызывает великий король и гетман.

Яновский ехал к Якубу.

— А что, дорогой мой, не видно ли где на дороге ворога?

— Не видно, великий король!

— Ну гляди же! А не подъезжаем ли мы, маршал, к границам враждебной державы?

— Нет.

— То-то же. Ну, иди себе к авангарду.

Яновский ехал, хорошо зная, что через двадцать минут его позовут и зададут те же вопросы.