Цветы зла - [2]

Смирнов с радостью согласился и в свою очередь предложил венчаться, но позже, когда в их душах проснется, наконец, устойчивая религиозность.

Невзирая на потерю приданного, то есть магазинов, на жизнь и небарские развлечения им хватало: у Марьи Ивановны был небольшой счет в надежном банке.

Они были счастливы – он продолжал писать докторскую диссертацию, она усердно ликвидировала пробелы в своих познаниях, касающихся классической литературы и мирового изобразительного искусства, а также бреши в знании Евгением Александровичем удобоваримых достижений мирового поварского искусства.

Через некоторое время научно-исследовательский институт, в котором долгие годы работал Смирнов, приказал долго жить, и он сложил свои научные достижения в старый чемодан, закинул его на антресоли и вплотную занялся написанием кровоточащих бандитских романов.

Но у него ничего путного не получилось. С описания жестоких убийств, автомобильных погонь со скрежетом тормозов и финальным взрывом бензобака, со "стрелок" и перестрелок с употреблением автоматических гранатометов АГС-17, базук и парапланов он постоянно скатывался на самокопание, осмысление действительности, глобальное потепление и проблемы воспитания подрастающего поколения. Получив в редакциях два или три весомо аргументированных отказа, Евгений Александрович выключил компьютер, сдал свою квартиру за двести пятьдесят долларов в месяц преуспевающей торговке из Калужской области и переселился к Марье Ивановне совсем.

Несколько месяцев они прожили душа в душу. По истечении их стали нервничать в унисон и по одному – ни Марья Ивановна, ни Евгений Александрович не любили и не умели сидеть без дела.

Однажды вечером, когда Марья Ивановна рассеянно перелистывала журнал "Караван истории", а Евгений Александрович смотрел третьи по счету "Вести", позвонил Паша Центнер.

– Загниваете потихоньку? – спросил он (трубку снял Смирнов). В голосе короля бандитов звучали нотки удовлетворения.

– В общем-то, да, – не стал темнить Евгений Александрович.

– А как там Маша? Как, короче, живете?

– Правду сказать или соврать?

– Соври.

– Ну, тогда хреново. Никак мы с ней не стыкуемся...

– Понимаю... – хмыкнул Паша. – Но чтобы там ни было, ты ее не обижай. Понятно говорю или по буквам объяснить?

Смирнов хотел съязвить: "Не волнуйся, тестюшка", – но сдержался – с прямолинейными гангстерами, как он знал из горького своего опыта, шутить опасно.

– А я не обижаю, – стараясь придать голосу спокойствие, сказал он. – А вот Маша частенько скалкой по кухонному столу постукивает, на меня пристально глядя...

– Безработный что ли? – угадал Паша Центнер.

– Да...

– Значит, на ее деньги живешь...

Смирнов не смог сдержаться.

– Практически, – ответил он в секунду наадреналинившись. – Однако все чаще и чаще подумываю идти торговать на рынке мороженой рыбой. Я думаю, у меня получится – три языка знаю, людей тоже, пошутить и раскрутить покупателя запросто смогу. Если дело пойдет, Машу подключу, будем на пару работать. Летом в белых халатах, зимой в черных валенках по колено. Помнишь телефильм, в котором известная модель делает ход конем? Ну, сначала становится рыбной торговкой, а потом выскакивает в дамки? То есть цепляет банкира, знатного, очень богатого и, вдобавок, красивого? Может, и я кого подцеплю, банкиров сейчас хоть пруд пруди...

– Не надо мойвы и банкиров-гомиков. Давай лучше ко мне, найду тебе местечко не пыльное, но денежное и сухое, то бишь без мокроты.

– Да нет, спасибо... Я сам как-нибудь.

– Да ты не бойся, найдем что-нибудь подходящее. По компьютерному делу или рекламе.

– Рекламе!? "Замочим и отмоем по лучшим российским стандартам. Похороны за счет исполнителя"?

– Мы не только этим занимаемся...

– Да нет, спасибо. Работа у вас больно опасная и ума определенного требует. Не потяну я... Если бы все ваши такими, как ты, были, может быть, и пошел бы, а так – нет.

– Это ты прав. У нас ля-ля-тополя не любят. И больно умных тоже. Ну, хорошо. Как говорится, наше дело предложить – ваше отказаться. Пока, дорогой. Если что – звони, помогу по старой памяти.

Положив трубку, Смирнов послонялся по квартире, затем уселся на свое кресло (напротив Марьи Ивановны) и, отчаявшись согнать с лица комкавшую его нехорошую улыбку, сказал:

– Беспокоится о тебе Паша. Сказал, что пасть мне порвет, если я хоть как-то тебя обижу... Ты меня понимаешь?

Марья Ивановна молчала. Она понимала, что ни одному мужчине не покажется сахаром супружеская жизнь с женщиной, которую нельзя, которую опасно обидеть. Которую безрассудно охарактеризовать метким словом, к которой опасно демонстративно повернуться спиной и так далее вплоть до невозможности влепить отрезвляющую пощечину или просто оттолкнуть от себя подальше.

– Понимаешь... Ты все понимаешь, – проговорил Евгений Александрович, глубже проваливаясь в кресло.

– Неужели ты думаешь, что я побегу к этому человеку на тебя жаловаться? – Марья Ивановна с середины дня выглядела озабоченной – в обед супруг в порыве экономности отказался от черной икры, только-только привезенной из Дагестана, и осетрины оттуда же.

– А бежать тебе и не надо, – продолжал бухтеть заведенный Смирнов. – Он – зверь, он все нутром чувствует. Два часа назад я сказал тебе, что мы неоправданно много тратим на периодику и бытовую химию, ты надулась, и вот, через час он звонит и говорит мне отеческим голосом, что если ты хоть раз чихнешь на меня, то он на ленточки меня порежет!