Цветы в огне войны - [40]

Переводчик быстро перевел ответ отца Александра. Немецкий офицер побагровел от такого ответа и дал команду: «Расстрелять!»

Немцы приступили к выполнению приказа, толкая арестованных прикладами к сосне, которая росла поблизости. Немцы приготовились стрелять, но вдруг началось что-то невообразимое. Наперерез солдатам рванулся Васька Окунь и что есть мочи закричал: «Нихт шисен! Не стреляйте! Не стреляйте!». Потом подбежал к коменданту, упал перед ним на колени и стал целовать его сапоги: «Господин комендант, не убивайте девушку Ольгу, она ни в чем не виновата! На нее указали ошибочно, это моя любовь всей моей жизни, я умоляю вас, оставьте ее в живых!».

Комендант брезгливо обратился к переводчику за переводом: «Вас из дас? Что он хочет?».

Окунь тем временем испуганно подбежал к Давыдову:

– Кузьма, помоги, ты же все знаешь про нас, Оля не виновата. Отец Александр один переводил партизан, он заслуживает расстрела. Она совсем не виновата. Скажи свое слово коменданту, я прошу тебя!

– Ты что сопли распустил, дурень? Видите ли, бабу ему жалко стало! Ты людям, какой пример подаешь? Не зли лучше коменданта, он отдаст приказ, и тебя шлепнут, ты этого хочешь?

Переводчик все перевел коменданту, извинился за заминку. Комендант, немного подумав, решил изменить свою команду. Он отдал приказ отойти немецким солдатам, а расстрел произвести местным полицаям, Давыдову и Окуню. Давыдов сначала оторопел и процедил сквозь зубы Ваське:

– Ну что, заступничек, теперь выкручивайся, как хочешь! И меня втянул в это.

Переводчик перевел вновь команду коменданта:

– Исполняйте приказ коменданта немедленно, иначе будете стоять рядом с арестованными!

Давыдов нервно засуетился, взял винтовку не тем концом, затем развернул ее, приготовил на взвод и нацелился на отца Александра. Окунь понял, что ему придется стрелять в Ольгу самому, и стал предлагать Давыдову поменяться местами.

– Молчи, сволочь, убью тебя, гад! Стреляй, если хочешь жить сам! – цыкнул Давыдов на Окуня и крикнул отцу Александру, – Ну что, бесов поп, проси прощения, настал твой час!

Отец Александр спокойным голосом произнес:

– Мне не в чем раскаиваться, Бог и сейчас со мной, я умираю за правое дело вместе с моей дочерью!

Он поднял руки к небу, в это время раздался выстрел, и отец Александр упал навзничь на родную землю, которую он очень любил. С губ его сорвались последние слова, которые услышала Оля: «Прости меня доченька!».

Окунь трясущими руками стал наводить дуло винтовки на Ольгу, приговаривая про себя: «Прости меня, я не хотел тебя убивать. Я всегда хотел помочь тебе, но вот как все обернулось».

Ольга гневно посмотрела на него:

– Стреляй, что ты медлишь? Я всегда знала тебя как предателя! Я умираю, но народ обязательно победит врагов!

Давыдов взвизгнул:

– Что ты тянешь, стреляй быстрее, заткни ей глотку!

Тут раздался роковой выстрел, пуля попала Ольге прямо в сердце. Раздался легкий треск разбитого вдребезги флакончика духов, подаренный ей любимым Колей. Она носила флакончик в кармане как талисман. Пуля попала в сердце, пробив этот флакончик, будто брызнули последние девичьи слезы. Через синее пальто просочилась кровь вперемешку с духами любимого. Она осела и медленно упала на спину. Ее синие глаза были устремлены в небо, а губы прошептали: «Прощай Коленька, мой любимый и родной!».

Окунь хотел подбежать к ее телу, но Давыдов резко остановил его:

– Стоять, я сказал! Заткнись и не ной, поздно уже!

Комендант похвально похлопал в ладоши, подняв руки вверх: «Зер, гут!», – и пошел к своей машине, махнув рукой Давыдову. Давыдов в свою очередь поклонился коменданту.

Таня стояла с широко открытыми глазами и смотрела со скорбью и болью в сердце на ужасающую картину расстрела святой семьи.

Побег из убежища

Наталья не была готова к такому повороту событий. Она не знала, сколько времени они бежали от немцев. Остановившись, где-то у Бочинской хаты она обнаружила, что с ними нет Тани. Наталья не заметила, как она исчезла, только сестра Аня видела, как немец, отделив ее, погнал в сторону болота. Мать горько заплакала, не зная, что можно предпринять.

Вдруг рядом послышался лай собак, это бежали немцы, послышалась резкая команда:

– А ну ка, сукины дети, собирайтесь в одну кучу! – крикнул громко полицай.

Полицаи стали сгонять всех, как скот, в одну кучу. Люди, привыкшие к трудностям, бедам, к нечеловеческим условиям жизни, были в каком-то ступоре. Они совершенно не знали, что их ожидает дальше, но в душе были готовы к самому худшему сценарию. Они услышали, как через переводчика объявили, что всех погонят на Кокоревку, а там уже их судьбу определят на усмотрение командования.

Через несколько часов их пригнали в Кокоревку. Всех стариков, женщин, детей согнали в бывшую школу. По дороге слабых и немощных немцы пристрелили. Вся территория вокруг школы была взята в оцепление, забор обтянут колючей проволокой. Люди, уставшие от быстрой ходьбы, сели на траву, кто-то прилег. Благо, майское солнце было теплым, и земля уже прогрелась.

Наталья Григорьевна поглядела на изможденную Машу, которая все время просила кушать, у девочки кружилась голова и ее тошнило. Будут ли кормить их, никто не знал, но все надеялись на кипяток и кусок хлеба. Кто-то увидел, что немцы раскинули полевую передвижную кухню. Они стали варить похлебку, но что в нее полетело, лучше было не видеть – бросали копыта, шкуру, члены убитых лошадей. Но как бы противно не было, запахи раздразнили чувство голода, и все стали наблюдать за немцами. Всем раздали котелки, и люди гуськом потянулись к раздаточной. Каждому наливали по черпаку, больше не давали ничего.