Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - [639]

Как ни отговаривала ее Юэнян, ей все-таки пришлось послать Сяоюй за ключами от сада и грота. Отперли садовую калитку, и Чуньмэй, сопровождаемая Юэнян и госпожой У Старшей, долго гуляла по саду.

Только поглядите:

Осыпались стены, покосились средь дерев террасы. Мох зазеленел на галерее расписной. На тропинках меж цветного камня пробилась нежно изумрудная трава. От горки осталась груда причудливых камней. Куда исчезли величавые утесы! В беседках на прохладных ложах от сырости истлели одеяла, сгнили окна, двери. Паук опутал шелковою нитью расщелину, ведущую в каменный грот. В пруду, где водилась рыба, теперь кишмя кишат лягушки. В беседке Спящих облаков себе ночлег нашли лисицы. Мыши заселили грот Сокровенной весны. Сюда, видно, никто не приходил уже не первый год. Тут, ясно, целый день витают облака.

Оглядела Чуньмэй сад и первым делом пошла к покоям Ли Пинъэр. В тереме наверху валялись поломанные скамейки, стулья и стол. Запертый на замок низ был пуст. Пол зарос бурьяном. В тереме ее бывшей хозяйки, Пань Цзиньлянь, наверху грудой лежали лекарственные травы и благовония, а внизу, в спальне, стояли только два шкафа, кровати не было.

— А куда же девалась матушкина кровать? — спросила гостья у Сяоюй. — Что-то ее не видно.

— Когда выдали замуж матушку Третью, ей и отдали, — пояснила горничная.

Тут к Чуньмэй подошла Юэнян.

— В свое время, — заговорила она, — когда выдавали замуж падчерицу, покойный батюшка отдал ей широкую кровать сестрицы Мэн. Потому-то когда настал черед выдавать ее замуж, мне пришлось отдать ей кровать твоей матушки.

— Мне говорили, — продолжала Чуньмэй, — что после кончины госпожи Симэнь кровать была возвращена вам.

— Из-за нехватки денег, — отвечала Юэнян, — пришлось продать за восемь лянов главе судейского приказа.

Чуньмэй кивнула головой, и ее засверкавшие, точно звезды, глаза оросились слезами. Она смолчала, но про себя подумала: «Да, моя матушка умела на своем постоять. Эту кровать она у батюшки выпросила. Как бы я хотела ее приобрести на память о моей хозяйке! Но она досталась другим». Будто нож полоснул по сердцу Чуньмэй.

— А где же кровать с перламутровой отделкой? — спросила она.

— Длинная история! — вздохнула Юэнян. — С кончиной батюшки у нас ведь одни расходы, доходов никаких. А раз дело встало, нет проку держать золото в сундуках. Жить было не на что, и пришлось продать.

— За сколько же продали?

— Всего за тридцать пять лянов.

— Только-то! — воскликнула Чуньмэй. — Жаль, жаль! Помнится, батюшке она встала в шестьдесят. — Если б знала, что вы продаете, я бы сорок лянов заплатила.

— Дорогая моя сестрица! — воскликнула Юэнян. — Так-то вот в жизни и бывает. Если бы знать загодя …

Чуньмэй и Юэнян вздохнули.

Тут за хозяйкой явился слуга Чжоу Жэнь.

— Батюшка просит вас не задерживаться, матушка, — обратился он к хозяйке. — Сынок плачет, вас зовет.

Чуньмэй поспешила в покои, а Юэнян велела Сяоюй запереть сад и тоже проследовала в гостиную. Там за ширмой с павлином и занавесками из лучшего шелка их ждал пиршественный стол, неподалеку от которого стояли певички. Одна держала инкрустированную серебром цитру, а другая — лютню. Юэнян пригласила Чуньмэй занять гостевое кресло на возвышении, но та пожелала разделить почетное место только с тетушкой У Старшей. Юэнян села за хозяйку. Подали вино, закуски, горячие блюда и сладости. Чуньмэй наказала слуге Чжоу Жэню наградить поваров тремя цянями серебра. Не описать всего обилия изысканных яств и золотом пенящихся вин!

Взметнулись над столом кубки, заходили чарки. Пир продолжался почти до самого заката, когда от начальника Чжоу прибыли воины с фонарями, чтобы сопровождать Чуньмэй. Но Юэнян никак не хотела отпускать гостью и позвала певиц. После земных поклонов они стали опять услаждать пирующих пением.

— Спойте для госпожи Чжоу что-нибудь получше, — наказала им хозяйка и велела Сяоюй наполнить гостье большой кубок. — Сестрица! Будьте любезны, закажите им что вам по душе, — обратилась Юэнян к гостье, когда перед той поставили кубок. — Пусть они усладят ваш слух, а вы выпейте, сестрица!

— Я больше не могу, матушка, — отвечала Чуньмэй. — Наверно, сын по мне соскучился там.

— Соскучился? — удивилась хозяйка. — За ним кормилицы посмотрят. Да и время еще есть. А ты, я знаю, пить можешь.

— А как зовут этих певичек? — спросила Чуньмэй. — Откуда они?

Певички опустились на колени.

— Меня зовут Хань Юйчуань — Нефритовый Браслет, — отвечала одна. — Младшая сестра Хань Цзиньчуань — Золотой Браслет. А ее зовут Чжэн Цзяоэр — Прелестница. Она племянница Чжэн Айсян.

— А вы знаете романс «Охоты нет мне брови подводить»? — спросила гостья.

— Да, матушка, извольте приказать, — отвечала Юйчуань.

— Тогда поднесите госпоже Чжоу вина и спойте, — распорядилась Юэнян.

Сяоюй без промедления наполнила кубок. Певицы заиграли — одна на цитре, другая на лютне — и запели:

Когда любимого забуду?

Развеял ветер листьев груду.

Весну не прожила — уж осень.

Нутро не верит, неги просит.

Сама, мерцая, таю свечкой,

Пишу не пальцами — сердечком.

Пишу не тушью, но слезами.

Законно ль Неба наказанье?!

Чуньмэй осушила кубок, и Юэнян велела Чжэн Цзяоэр еще налить гостье вина.