Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - [21]
— Вы уж чересчур, сударь, — рассмеялась Цзиньлянь. — Если у вас вспыхнуло желание, то ведь и я не лишена чувств. Вы в самом деле хотите обладать мною?
— Будь моей, дорогая, — проговорил он и опустился перед ней на колени.
— Только как бы не застала мамаша, — проговорила Цзиньлянь и обняла Симэня.
— Не так страшно. Она все знает.
Они сняли одежды и легли, отдавшись наслаждениям.
Только поглядите:
Мандаринка-уточка и селезень шеи сплели, на воде резвятся. Прильнул к подруге феникс — порхают в цветах. И парами свиваясь, ликуют, шелестят неугомонно ветки. Сладки, прекрасны узы, связавшие любовников сердца. Жаждут страстного поцелуя его губы алые, румяные ее ланиты того ж нетерпеливо ждут. Вот чулочек шелковый взметнулся высоко, и над его плечами два тонких серпика луны взошли в одно мгновенье. Упали, свисли шпильки золотые, и ложе затмила черных туч гряда. В любви клянутся вечной, нерушимой, игру ведут на тысячу ладов. Стыдится тучка, робеет дождь. Еще хитрее выдумки, искуснее затеи. Кружась, щебечет иволга, не умолкая. Нектаром уста упоены. Страстно вздымается талия-ива и жаром пылают вишни-уста. Как звезды сверкают глаза с поволокой, украшают чело ароматные перлы. Волнами колышется пышная грудь, капли желанной росы устремляются к самому сердцу пиона.
Да,
Едва они встали, чтобы привести себя в приличный вид, как открылась дверь и появилась старуха.
— Ах, вот вы чем тут занимаетесь! — захлопала она в ладоши, изобразив удивление и испуг.
Любовники всполошились.
— Так, так, — продолжала хозяйка. — Я пошить мне на смерть тебя пригласила, а ты блудить начала? Узнает муж — мне не поздоровится. Лучше, пожалуй, самой все ему рассказать.
С этими словами старая Ван повернулась и пошла к У Чжи, но ее ухватила за подол испуганная Цзиньлянь.
— Мамаша, простите! — упав на колени перед старухой, умоляла она.
— Вы должны исполнить одно мое требование, — сказала хозяйка.
— Что одно — целых десять исполню, — заверила ее Цзиньлянь.
— Отныне и впредь ты никогда не будешь противиться желаниям господина Симэня и все скроешь от мужа. Когда б ни позвал тебя господин Симэнь — рано или поздно — ты должна прийти. А не явишься хоть раз, все скажу У Старшему.
— Буду во всем вас слушаться, мамаша, — обещала Цзиньлянь.
— Вам, сударь, я говорить ничего не собираюсь. Вы и сами видите, наш план полностью удался. Помните обещанное, не нарушайте слова. Но если исчезнете, все станет известно У Старшему.
— Будь покойна, мамаша. Я свое слово сдержу.
— Обещать вы горазды, а где доказательства? — продолжала старуха. — Пусть каждый из вас обменяется чем-нибудь на память. Это и будет залогом вашей искренности.
Симэнь выдернул из прически золотую шпильку и воткнул ее в черное облако Цзиньлянь, но она спрятала ее в рукав, чтобы не вызвать подозрений у мужа. Потом она достала из рукава платочек и протянула его Симэню. Они втроем выпили еще по нескольку чарок. Было за полдень.
— В это время муж приходит, — сказала, вставая, Цзиньлянь. — Я пойду.
Она поклонилась хозяйке и Симэню и пошла черным ходом. Только она опустила занавеску, как явился У Чжи.
Но вернемся в чайную.
— Ну, как мой план? — спросила Симэня старуха.
— Много я тебе хлопот доставил, мамаша, — проговорил Симэнь. — Да ты превзошла Суй Хэ и затмила Лу Цзя! От тебя не уйдут девять из десяти воительниц.
— Как пташка в любовном поединке? Довольны?
— Слов нет! Не-от-ра-зи-ма!!!
— Она из певиц. Ко всему приучена, — заметила Ван. — Мне спасибо говорите. Если б не старуха, не видать бы вам красавицы. Только обещанного не забудьте.
— О награде не беспокойся. Как до дому доберусь, пришлю. От обещанного не отказываются!
— Да видят очи мои триумфальные знамена, да слышат уши мои радостные вести. Ой, не пришлось бы мне после выноса по соседям бегать — деньги плакальщикам собирать.
— Кто отведал хоть мандаринную корочку, не забудет озера Дунтин.
Симэнь заметил, что на улице никого нет, приспособил глазную повязку[129] и, довольный, покинул чайную, но не о том пойдет речь.
На другой день он опять заглянул к Ван выпить чайку. Хозяйка усадила гостя и тут же подала крепкого чаю. Симэнь достал из рукава серебряный слиток весом в десять лянов и вручил старухе.
И чего только не сделает смертный ради денег!
Когда увидала Ван своими черными глазами белое, сверкавшее как снег, серебро, радости ее не было предела. Она взяла слиток и отвесила Симэню два поклона.
— Премного вам благодарна, сударь, — повторяла она. — У Чжи вроде еще дома. Я сейчас сбегаю. Скажу, фляжка из тыквы-горлянки[130] понадобилась, а сама погляжу.
Старуха прошла черным ходом в дом У Чжи. Цзиньлянь кормила мужа завтраком, когда услыхала стук в дверь.
— Кто там? — спросила она у Инъэр.
— Тетя Ван пришла, горлянку просит, — отвечала падчерица.
Цзиньлянь быстро спустилась вниз.
— А, мамаша! Вон горлянка. Возьми, пожалуйста. Зашла бы да посидела.
— Дом без присмотра оставила, — проговорила старуха, беря горлянку и делая знак рукой.
Цзиньлянь поняла, что ее ждет Симэнь. Она постаралась поскорее накормить и выпроводить мужа, а сама поднялась наверх, напудрилась, подрумянилась и вырядилась в новое пестрое платье.
