Цветы осени - [10]

Мама простодушно предложила мне показать гостю мою комнату. Я покраснела, но она сразу же ушла на кухню и ничего не заметила. А она не ханжа, твоя мамаша, шепнул Пьер. Это у вас семейное? Так и отхлестала бы его по щекам!

Настоящая девичья спаленка! (Пьер поджимает губы.) Все еще спишь в обнимку с плюшевым мишкой?

Мне вдруг становится стыдно за выцветшие обои в мимозовых ветках, за безвкусную, купленную по случаю мебель, которая не стала выглядеть лучше даже после того, как я собственноручно выкрасила ее в белый цвет. Ну почему Пьер обращает внимание на все эти свидетельства нашей «честной» бедности, вместо того чтобы смотреть на меня? Я живу в этой обстановке с детства и в силу привычки люблю ее, но Пьер выглядит тут совсем другим человеком. Не молодым красавцем, по которому я обмирала на пляже, а маленьким избалованным снобом, незваным гостем.

— Тут ты спишь? — спросил он, кивнув на мою старую кровать с жалким покрывалом из потертого бархата.

— A ты как думаешь?

Я хотела произнести это ледяным тоном человека, живущего в стесненных обстоятельствах и не находящего в этом ничего особенного, но едва не разрыдалась, как маленькая униженная девочка.

Пьер попытался поцеловать меня, как будто хотел загладить проявленную жестокость, вот только некоторые поцелуи напоминают скорее приказ, чем нежную просьбу. Я не сопротивлялась, но, когда он запустил руку мне под платье, я запаниковала и содрогнулась от отвращения. Я чувствовала себя служаночкой, которую требушит хозяин дома, гордость моя была оскорблена, но умелые пальцы Пьера у меня между ног готовы были вот-вот преодолеть последнее сопротивление. Господи, как же я ненавижу свое тело, не желающее подчиняться разуму! Мама идет! Я оттолкнула Пьера со злостью и сожалением. Бедная крошка! Ты все еще… И принимаешь себя за настоящую женщину! Даже пощечина не ранила бы меня сильнее. Я вышла из комнаты, постаравшись сохранить достоинство, и в этот момент мама позвала нас к столу.

* * *

Я умирала от желания позволить ему все, но была очень гордой, а его грубость меня шокировала. Глаза у меня остались прежними, думает Жюльетта, стараясь не смотреть, как Луи лакает свой суп. Он овдовел, и мы снова увидимся. Если я найду время для встречи. Господь милосердный, пошли мне лучик света в этой жизни, исполненной лишь чувством долга и самопожертвованием! Внезапно терпение у нее истощается — она больше не может выносить звуки, издаваемые старческим ртом мужа, они выводят ее из мечтательности.

— Давление растет, — говорит Луи, — посмотри на барометр.

Часы в столовой отбивают половину седьмого.

— В Париже всю неделю идут дожди. Пусть только Бернар посмеет теперь сказать, что Бретань — самое дождливое место во Франции, уж я не смолчу.

Жюльетта содрогается от одной только мысли об этом. Погода — главная тема бесед — и, естественно, раздоров! — между Луи и зятем. Чем больше Бернар чувствует себя обязанным тестю и теще за то, что они делают для Анны, тем сильнее он на них злится. Благодарение Богу, до Рождества они не увидятся.

Анна дремлет на диване с красно-белой, в тон клеенке, обивкой. Даже во сне тело ее не расслабляется. Время от времени бесплотная рука поднимается и тут же падает. Что ей снится? Слезы туманят взор Жюльетты. Я была в ее возрасте, когда Пьер впервые меня поцеловал…

— Что-то не так? — мягко интересуется Луи, который, как обычно, ничего не понял.

К чему отвечать «ну что ты», когда душа переполнена болью и тоской? Не верю, что жизнь может быть тем жалким существованием, что я влачу день за днем. И напрасно не веришь! Много же времени тебе понадобилось, чтобы осознать это.

— Все не так! — отвечает она.

Ну вот, она наконец-то смогла это выговорить. И происходит нечто немыслимое: Жюльетта бросает салфетку в лицо Луи и в слезах выбегает из-за стола.

* * *

«Все не так!» Вот что я хотела бы сказать маме, прежде чем упасть в ее объятия в поисках утешения. Почему мне запретили горевать? Почему, вспоминая родителей, я чувствую стыд? Все фотографии Мишеля исчезли на следующий же день после его смерти. Вопросы останутся без ответов. Какое право я имею нарушать новый уклад жизни?

Впрямую мне, конечно, не запрещают грустить. Никто никогда ничего подобного не говорил. Но стоит один раз перехватить потерянный взгляд моей матери, чтобы понять: говоря о своих страданиях, я только умножаю ее печаль. Значит, если я действительно ее люблю, то не должна терзаться, потому что ей больно видеть. Нам не впервой. После катастрофы с конкурсом она сказала: «Я никогда не оправлюсь от этого провала!» И мне пришлось «спрятать в карман» собственное разочарование и скрывать от нее свою боль, чтобы не огорчать ее еще сильнее!

Я даже не могу попросить простого совета касательно моего будущего — мама немедленно заподозрит, что я слишком тревожусь. Прояви я хоть малейший интерес к молодому человеку, она тут же решит, что мне уготованы любовные горести и обман. Я должна быть совершенно прозрачной и катиться по накатанным рельсам. Не заноситься в мечтах слишком высоко, чтобы не испытать разочарования. Сделать выбор в пользу маленькой, ограниченной жизни. Господи! Дa разве это возможно — смириться, скукожиться, спрятаться от мира, когда тебе нет и двадцати?