Цветы на свалке - [10]

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Деревянный крест >*

Вторая книга стихов

1917

Узкие врата

«Сарматы смачивали стрелы…» >*

Сарматы смачивали стрелы

В крови клокочущей своей,

Чтобы, заклятые, верней

Разили вражеское тело.

Порывы творчества бесцельны,

Искусством песню не зови,

Пока не смочена в крови

Души, пораненной смертельно.

Я сам, уверенным ударом,

Поранил крепнущую грудь,

И вот – запел и вышел в путь

Навстречу неотвратным карам.

Подобье верного стилета,

Сверкает стих, как бы стальной…

Какою страшною ценой

Я отыскал в себе поэта!

«Ясность в душе пустынной; холодно мне и странно…» >*

Ясность в душе пустынной; холодно мне и странно,

  Стало вокруг светло.

Трудные битвы были, были глухие раны,

  Было – и все прошло.

Не за что мне сражаться, некому мне молиться,

  Трудный свершен обет;

Холодно мне и странно, пусто в моей светлице,

  Бледный мерцает свет.

Радость поет и плещет, ясным ликует хором,

  Властен в руке резец;

Многие вижу тайны, острым впиваясь взором,

  Пламенной лжи творец.

Отдал я жизнь Искусству; отдал – и стал свободным,

  Горных достиг вершин;

Людям бросая пламя, сам остаюсь холодным,

  Тихо грущу один.

«Если ты хочешь создать гармонично-звучащие ритмы…» >*

Если ты хочешь создать гармонично-звучащие ритмы,

2 Новые песни найти;

Если ты хочешь людей увлекать полнопевною речью,

2 Хочешь учить красотой, –

Быстробегущие дни непрестанно, упорно работай,

2 Старых певцов изучай;

Каждую форму стиха терпеливою мыслью исследуй,

2 Трудные строки чекань,

Чтобы таинственный час вдохновенья и смутных порывов

2 Слабым тебя не застал,

Чтобы ты смело запел, выливая в готовые формы

2 Полные силой слова.

«Быть одному – страданье и отрада…»

М. ФЕЛЬДМАНУ

Быть одному – страданье и отрада;

Крепка моя надежная ограда;

Среди любимых неизменных книг

Я отдыхаю, верный ученик, –

Со мной творцы, взыскующие Града.

В унылые недели листопада

Так внятен в небе журавлиный крик,

Так хорошо, перелистав дневник,

Быть одному.

Опавший лист желтит аллеи сада,

Едва трепещет тихая лампада

И озаряет неподвижный лик

И я один. Какой блаженный миг!

Поистине, роскошная награда –

Быть одному.

«Темнеет. Тишина. Давно закрыты двери…»

Темнеет. Тишина. Давно закрыты двери.

Обычные мечты свершают точный круг.

Я вижу кабинет пытливого Сальери,

Дерзнувшего разъять, исчислить легкий звук,

Направить, обуздать, усилить в нужной мере

Порывы творческих неизреченных мук.

Расчетом сжатые, взволнованно и гордо,

Вздымаются волной свободные аккорды.

Еще любимый лик. Упорный соглядатай

Несознанных чудес, творимых на земле,

Искавший каждый день – везде, в печали брата,

В улыбке женских уст и предвечерней мгле

Сплетений красочных. Внимательный вожатый,

Равно презрительный к восторгу и хуле;

Пророчества и страх и лепет беззаботный

Да Винчи вбрасывал в бессмертные полотна.

И если ты придешь – неведомый избранник,

Ваятель вещих слов, свершитель и пророк,

Не жрец увенчанный, но истомленный странник,

Отверженник толпы, один, спокойно строг,

Не вспышек и мечты, – труда покорный данник,

Ты в песнях изъяснишь значенье слов и строк;

И нежность и тоску пылающего слова

Разъяв, разъединив, в созвучьях свяжешь снова.

«Когда потухнет бледный мой ночник…» >*

Когда потухнет бледный мой ночник

И смерть, вздохнув, приникнет к изголовью,

В мечтах последних светлый женский лик

Не улыбнется нежною любовью;

Отец духовный, – ласковый старик

Не повторит докучных суесловий.

Один, один. И буду в грозный миг

Еще бесстрастнее, еще суровей.

Тогда учителей предстанет клир,

Зовут к себе, на сладостный Маир,

И внятны мне призывы и укоры

Хранителей желанного огня;

И встретят недостойного меня

Спокойные торжественные хоры.

Возвращение

«Верую, Господи, помоги моему неверию».

«Как хорошо, окончив пыльный путь…»

Как хорошо, окончив пыльный путь,

Легко сплетать созвучья песнопений

И в холоде спокойном отдохнуть,

Вникая в книги, вызывая тени

Борцов давно минувших поколений,

И, равнодушно слыша долгий стон,

Сказать себе: опять борьба и пени

И кличи гневные сменили сон

И воздух над землей тревогой напоен.

Я был с людьми, я был с людьми когда-то,

Меня взметнула сильная волна,

Я заплатил неисчислимой платой

За свой порыв: душа опалена

И возвратиться больше не вольна;

Уходит день и день приходит новый,

Но исцелить не может тишина;

Я издали слежу борьбу и зовы

И ропоты рабов и тяжкие оковы.

Когда бы хоть горчичное зерно

Во мне горячей веры уцелело!

Но мне свободным быть не суждено.

Поодаль я стою оцепенело

И вдаль смотрю в тревоге онемелой –

Отверженным зажегся светлый день,

Склоняется для жатвы колос спелый

И за ступенью пройдена ступень

И шлет упреки мне отверженная тень.

«Твое терпенье – тягостный укор…»

Твое терпенье – тягостный укор.

Покоя нет и нет нигде забвенья.

Моя судьба – скитанья и позор,

Я проклят был отверженною тенью,

И вот – один скитаюсь с давних пор.

О, родина! Безрадостный простор

И звон цепей и душный запах тленья;

Изменнику – суровый приговор –

Твое терпенье.

Я не могу поднять усталый взор,

Поверить не могу в освобожденье;

Мне кажется – окончен давний спор,

Грохочут нераскованные звенья,

В тяжелой тьме горит один костер –

Твое терпенье.

«В огнях пророческих зарниц молюсь…»

В огнях пророческих зарниц молюсь.

Над множеством слепых гробниц молюсь.