Цветы на пепелище - [13]
Болтая со своими старыми друзьями, Мулон испытывал несказанную радость. Конечно, многое уже забылось, многое поблекло, многое растворилось в тумане промелькнувших лет, но то, что еще сохранилось в памяти, должно быть, ярко и четко представало перед его мысленным взором.
— Таруно, здесь, под старым явором, мы построим шалаш, — сказал он мне в первый же день нашего приезда. — Хоть сейчас и лето, но ведь может пойти и дождь; так что не мешает иметь крышу над головой.
— А что ж, так и сделаем…
Несколько дней подряд с утра до вечера мы разравнивали гумно. Поднимались еще до восхода солнца и тупою поломанною мотыгой соскребали раз за разом буйную траву, выдирали с корнем осот, лопухи, всякие колючки. И на этом месте оставалась голая, гладкая земля — без единого цветочка, без единой травинки. Ведь гумно должно быть ровным, как противень, чтоб не пропало на нем ни одного зернышка.
Вскоре гумно было готово, но дождь пошел раньше, чем мы успели соорудить под явором шалаш.
Никогда не забуду я этот дождь. Подкрался он неожиданно, вроде бы исподтишка. Впрочем, это был даже не дождь, а гроза — страшная и неистовая, с пушечными громовыми раскатами, от которых дрожала земля.
В полночь меня вдруг разбудил далекий гром. Я вздрогнул, открыл глаза, и в ту же минуту кривая огненная стрела вспорола черную густую тьму. Я испуганно вскрикнул:
— Папаша Мулон!
— Я здесь, сынок.
Я было открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент раздался ужасающий треск — будто раскололась и рухнула на землю невидимая гора. Дрогнула земля. Молнии, перекрещиваясь в небе, полосовали, вспарывали его, наползали одна на другую. Снова громыхнуло. До нас долетел яростный порыв ветра. Брызнули первые крупные капли дождя, забарабанили по листьям явора, словно пытаясь разорвать их на клочки. В ушах у меня гудело.
Я судорожно прижался к Мулону, и странное дело: едва ощутив тепло его тела, уловив его дыхание, я тут же успокоился. Мне стало даже весело и почему-то очень приятно.
А дождь хлестал все сильнее и сильнее.
Подгоняемая беснующимися струями дождя пыль будто нашла себе временный приют под кроной могучего явора. Много раз приходилось мне вдыхать запах этой пыли, когда налетевший летний дождь клубами гнал ее по проселочным дорогам, мягким, словно мука. Теперь было то же самое: какой-то кисловатый, густой, застоялый воздух бесцеремонно врывался в мой разинутый без крика рот, в раздутые ноздри…
При каждом ударе грома явор как бы весь съеживался, поджимался, скрипел, таинственно гудел, будто был он живым существом, напуганным этой поистине демонической, неуемной силой.
Казалось, что именно здесь, над нами, разверзлись хляби небесные. Наша ненадежная зеленая крыша быстро порвалась, и сквозь эти дыры на нас обрушились ледяные струи воды. Они больно хлестали по лицу, по шее, по всему телу. Я невольно втягивал голову в плечи, ежился от этого неприятного ощущения.
И тут я вдруг вспомнил о жеребенке:
— А как же Меченый?
Старик отозвался не сразу. Он как-то странно суетился во тьме, лихорадочно размахивая руками, а потом набросил мне на плечи какую-то мокрую теплую тряпку, насквозь пропахшую человеческим потом.
— Ничего, сынок… Меченый как-нибудь перебьется. Выкупается под дождем — вот и все. А вот нам-то надо отсюда удирать. Гроза, видать, разыгралась не на шутку, и сидеть под одиноким деревом в этакую погоду — штука опасная…
Мы выбежали на поляну.
Косые струи дождя стегали нас с необузданной, ожесточенной яростью.
В тот миг, когда зигзаг молнии вспорол мрак ночи, я увидел, что на папаше Мулоне нет рубахи, увидел его проступающие ребра, худую оливково-черную спину. Всю жизнь я буду помнить эту страшную до жути, неповторимую картину. Наклонившись вперед, подставив свою голую спину под режущую дробь беснующегося ливня, он прикрывал меня от ледяного потока.
Какой-то жгучий ком подкатил к горлу. Что это? Слезы? Нет, я не плакал. Я не мог плакать, но зато меня захлестнула горячая волна благодарности и любви к этому необыкновенному человеку.
«Сколько же мужества в этом безропотном, изможденном на вид старике! — подумал я. — Какая сила воли! Сроду не встречал я такого… Он отрекается от самого себя, он жертвует собой, страдает, терпит лишения, и лишь для того, чтобы защитить меня…»
— Папаша Мулон… — невольно вырвалось у меня.
— Погоди, сынок… помолчи пока…
За себя я уже не боялся. Не боялся даже за Меченого и за его мать Белку. Я тревожился только о нем — о старом, промокшем до костей цыгане Мулоне.
Молнии сверлили небо одна за другой, и их ослепительные вспышки разгоняли на мгновение непроглядную темень так и не заснувшей на сей раз ночи.
Уж не знаю, сколько продолжалась ночная гроза!
Через какое-то время громы небесные словно бы устали, выбились из сил в этом жестоком ночном поединке с невидимым врагом. Их отдаленные раскаты доносились до нас все реже, все слабее. Молнии тоже утратили свой накаленный блеск и, гоняясь за чем-то невидимым, ускользающим, растворялись в необъятных просторах ночи.
Только дождь все еще лил и лил; я слышал, как он гневно стучит по мокрой земле, как неистово барабанит по листьям явора, как сердито хлещет прямо по голым ребрам моего защитника… Впрочем, это был уже не ливень, а обыкновенный летний дождь, да и тот вскоре превратился в какую-то мелкую мокрую пыль, сыпавшуюся с неба.
Эта книга о людях, покоряющих горы.Отношения дружбы, товарищества, соревнования, заботы о человеке царят в лагере альпинистов. Однако попадаются здесь и себялюбцы, молодые люди с легкомысленным взглядом на жизнь. Их эгоизм и зазнайство ведут к трагическим происшествиям.Суровая красота гор встает со страниц книги и заставляет полюбить их, проникнуться уважением к людям, штурмующим их вершины.
Приключенческая повесть албанского писателя о юных патриотах Албании, боровшихся за свободу своей страны против итало-немецких фашистов. Главными действующими лицами являются трое подростков. Они помогают своим старшим товарищам-подпольщикам, выполняя ответственные и порой рискованные поручения. Адресована повесть детям среднего школьного возраста.
Всё своё детство я завидовал людям, отправляющимся в путешествия. Я был ещё маленький и не знал, что самое интересное — возвращаться домой, всё узнавать и всё видеть как бы заново. Теперь я это знаю.Эта книжка написана в путешествиях. Она о людях, о птицах, о реках — дальних и близких, о том, что я нашёл в них своего, что мне было дорого всегда. Я хочу, чтобы вы познакомились с ними: и со старым донским бакенщиком Ерофеем Платоновичем, который всю жизнь прожил на посту № 1, первом от моря, да и вообще, наверно, самом первом, потому что охранял Ерофей Платонович самое главное — родную землю; и с сибирским мальчишкой (рассказ «Сосны шумят») — он отправился в лес, чтобы, как всегда, поискать брусники, а нашёл целый мир — рядом, возле своей деревни.
Нелегка жизнь путешественника, но зато как приятно лежать на спине, слышать торопливый говорок речных струй и сознавать, что ты сам себе хозяин. Прямо над тобой бездонное небо, такое просторное и чистое, что кажется, звенит оно, как звенит раковина, поднесенная к уху.Путешественники отличаются от прочих людей тем, что они открывают новые земли. Кроме того, они всегда голодны. Они много едят. Здесь уха пахнет дымом, а дым — ухой! Дырявая палатка с хвойным колючим полом — это твой дом. Так пусть же пойдет дождь, чтобы можно было залезть внутрь и, слушая, как барабанят по полотну капли, наслаждаться тем, что над головой есть крыша: это совсем не тот дождь, что развозит грязь на улицах.
Нелегка жизнь путешественника, но зато как приятно лежать на спине, слышать торопливый говорок речных струй и сознавать, что ты сам себе хозяин. Прямо над тобой бездонное небо, такое просторное и чистое, что кажется, звенит оно, как звенит раковина, поднесенная к уху.Путешественники отличаются от прочих людей тем, что они открывают новые земли. Кроме того, они всегда голодны. Они много едят. Здесь уха пахнет дымом, а дым — ухой! Дырявая палатка с хвойным колючим полом — это твой дом. Так пусть же пойдет дождь, чтобы можно было залезть внутрь и, слушая, как барабанят по полотну капли, наслаждаться тем, что над головой есть крыша: это совсем не тот дождь, что развозит грязь на улицах.
Вильмос и Ильзе Корн – писатели Германской Демократической Республики, авторы многих книг для детей и юношества. Но самое значительное их произведение – роман «Мавр и лондонские грачи». В этом романе авторы живо и увлекательно рассказывают нам о гениальных мыслителях и революционерах – Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе, об их великой дружбе, совместной работе и героической борьбе. Книга пользуется большой популярностью у читателей Германской Демократической Республики. Она выдержала несколько изданий и удостоена премии, как одно из лучших художественных произведений для юношества.