Цветы на окнах - [19]

— Здравствуйте.

Её лицо, озарённое удивлением, стало опять простодушным — как в клубе. Они пошли рядом в сторону магазина.

— Я хотел вас спросить… Верно ли, что Слежевские жили без скандалов?

— Это весь посёлок видел. Знаете, как они трогательно шли по улице? Как молодожёны.

— Да, — вздохнул Рябинин, сразу ощутив сырость носков и пронзительность талой воды.

— Но я думаю, что жили они ужасно, вдохнула и Вера Игнатьевна.

— Вы же только что сказали, что весь посёлок видел…

— Это я сказала от ума. А теперь говорю от сердца.

— Вера Игнатьевна, не могло же ваше сердце ни с того ни с сего… Ведь, наверное, были факты?

Она помялась и глянула на следователя искоса, решая, стоит ли говорить этому человеку то, что никак не шло у неё с языка.

— Был и факт…

— Какой?

— Цветы у них вяли на окнах.

Рябинин видел эти вялые цветы в день осмотра дома.

— Ну и что? — неуверенно спросил он.

— Анна их поливала, ухаживала, а они не росли. Когда в доме ругаются, то цветы чахнут. Вам смешно?

— Нет, — убеждённо ответил Рябинин.

Если от ругани чахнут люди, то почему бы от ругани не чахнуть цветам?

17

Впервые за время этого следствия Рябинин пропустил день и не побывал в избушке. Поэтому утром он бросил все дела, избежал всех вопросов, что-то буркнул Петельникову и в шляпе, севшей набекрень, воровато выскользнул из клуба. На улице, отцентрировав шляпу, он удивился — почему, отчего? Зачем таится? Что таить?

Известно, что расследование уголовного преступления есть непростой клубок психологической борьбы не только следователя с преступником, но и со свидетелями; и свидетелей с преступником; и следователя с инспектором; и инспектора со следователем; и преступника — со всеми. Но была и ещё одна странная борьба.

Следователь прокуратуры, юрист первого класса Сергей Георгиевич Рябинин, человек логичный, не верящий ничему без доказательств, бескомпромиссный, с укоряющими глазами — вот этот человек боролся с Серёжей Рябининым, с мягким парнем, у которого взъерошенные волосы, близоруко прищуренные глаза за сильными стёклами очков, неутверждающая речь, бесконечные сомнения и тихая жалость, приходящая часто и ненужно. Борьба этих двух людей не имела победителя и не имела конца. И расследование уголовного преступления заканчивалось, когда эти двое находили общий язык, сливались в единого, как и должны бы сливаться сердце с разумом в личности цельного человека…

Рябинину показалось, что в избушке что-то не так. Или слишком долго он тут не был, целый день? В избушке изменилось — холодный чайник стоял на далёком краю плиты, на тёплых боковых кирпичах. И Слежевский не сдвинул его на горячую середину.

— Долго вас не было, — буркнул он.

Рябинин тускло улыбнулся. Слежевский заскучал? Или его томило одиночество? Или пришлось день молчать, а ему нестерпимо хотелось выговориться? Но вулканическая мощь слов разрывает обычно преступника… Слежевский — потерпевший; Рябинин признал его потерпевшим.

— Как жизнь, Олег Семёнович?

— Шутите…

— Не забывайте про детей.

— В романах пишут о прекрасной смерти супругов. Умерли в один день… А если есть дети? Им-то каково потерять сразу обоих родителей?

— Ваши обоих не потеряли. — Рябинин поправил очки, вздыбя стёкла под таким углом, чтобы они усилили его зоркость до биноклевой.

— Не потеряли, — ответил Слежевский с невероятной тоской.

Рябинин вдруг подумал про обман и про обманы, которые ему всегда претили. И не только по моральным запретам — он страдал бы от брезгливости, если бы опустился до трусоватой лжи, именуемой обманом. Но была ложь почти святая, придуманная слабым человеком, — когда обманываешь самого себя. И Рябинин — не тот, не юрист первого класса — тоже бессознательно прибегал к ней, как и все смертные. Потому что… Потому что проще всего обмануть себя.

— Я не сплю, — сказал Слежевский.

— Почему? — зряшно спросил Рябинин.

Слежевский и не ответил.

— Сергей Георгиевич, бог есть?

— У каждого свой бог, — сказал Рябинин опять зряшно, потому что Слежевский мог спросить, какой бог у него, у следователя.

— Нужен общий.

— Зачем он вам, Олег Семёнович?

— Кто-то должен нас с Анной рассудить…

— Люди.

— Кто — вы?

— Я не могу.

— Почему же? Вы юрист… Фемида…

— Я не выслушал вторую сторону.

— А мне… не верите?

— Ваши факты… — начал было Рябинин.

Слежевский ринулся через стол — лёг грудью на столешницу, разбросал руки и вскинул голову. Как упавшая птица. Его воронёные волосы оказались так рядом, что в стёклах очков следователя потемнело.

— А я добавлю фактов! Если жена зовёт беременным мужиком, при детях, а?

— Да… — нашёл Рябинин самое нейтральное слово.

— А если спрашивает при детях, не потратил ли я недостающую трёшку на бабу?

— Да…

— А где я ночую, если приду после двенадцати? Дом закрыт на ключ, эта избушка на замок. Сплю на земле, в кустах смородины. А?

— Да…

— А когда возвращаюсь из командировки, то моя одежда обыскивается и просматривается, как у шпиона.

— Да…

— А если тарелка супа летит мне в лицо, при детях?

— Вы её ненавидите… даже мёртвую, — удивлённо перебил Рябинин его поток.

— Мёртвые — самые страшные. Им даже отомстить нельзя.

Слежевский оттолкнулся от стола и выпрямил сухощавое тело. Его чёрные глаза вдруг засветились кровавым непроходящим огнём, таким сильным — особенно правый глаз, — что от него окровавилась и правая щека. Рябинин беспомощно огляделся — что?.. Печка приоткрылась, бросая из щели адскую полоску.