Цветущий репейник - [8]
Матери надоело с ним сражаться, и, оставив его одного на дорожке, она быстро пошла вперёд, не оглядываясь. Гешка смотрел вслед уходившей матери, она вот-вот должна была скрыться за поворотом тропы и исчезнуть… навсегда. Гешка рванулся за ней на коротких пухлых ножках в синих лаковых сандалиях. На повороте, уже видя мамин сарафан, успокоившись, что она не исчезла, он запнулся, упал и рассёк коленку о камень. Мать тогда, конечно, вернулась, завязала ему рану носовым платком и дальше понесла его на руках. Однако Гешке потом часто снилось, что за поворотом матери уже не оказалось. Особенно часто стал сниться этот сон, когда через год мать умерла, внезапно, пролежав в больнице всего три дня.
И солнце разбилось, расплющилось о камни того поворота, и круги по воде в остывающей ванне пошли сильнее.
Отец, видно, никак не мог успокоиться и к Гешке даже не подошёл. Вялого, зарёванного Гешку дядя Федя выудил из ванны, обернув в большое мягкое полотенце. Потом он накормил племянника и уложил в постель. Принёс что-то в белом конверте и положил поверх одеяла.
— Вот. Оставь себе. Захочешь — я потом и рамку для неё сделаю.
Тоскливая лисья морда глянула на Гешку с картины.
Отец пришёл в их комнату только глубокой ночью, когда Гешка должен был уже спать. Но Гешка не спал. Молча таращил глаза в темноту, которую изредка пронзали прожектора электровозов с железной дороги.
Гешка брёл по знакомой дорожке с неохотой, запинаясь, останавливаясь. Надолго замер под старым горбатым мостом. Его щербатые тёмно-серые камни, будто в испарине, поблёскивали от скудного света, всё-таки проникавшего под мрачные своды.
На деревянных мостках, проложенных через рельсы, Гешка снова надолго остановился. Пока маневровый с грохотом и лязгом катался взад-вперёд, как старый пёс, который никак не найдёт себе уютное тёплое местечко и крутится, обнюхивает, думает.
Лес окутал Гешку стылостью, усыпал судорожным последним листопадом. Летели седые от инея, будто подсахаренные листья, а на земле они лежали, щедро подсоленные пресным снегом. Первый снег в лесу редко таял так, как в городе.
Гешка почти дошёл до норы, когда услышал шаги позади себя. Резко обернулся — метрах в двадцати от него стоял отец в своей синей форменной куртке, хмурый, сосредоточенный.
— Я отпуск взял, — сообщил он. — С тобой побудем. Мы ведь совсем не бываем вместе. Хочешь, поедем куда-нибудь?
Гешка шагнул к отцу. Неуверенно махнул рукой себе за спину и вдруг признался:
— А у меня тут тайник. Нора. И ещё здесь лис живёт. Настоящий, как с картинки дяди Феди.
— Это для него колбаса? — догадался отец.
Гешка кивнул и пошёл к норе. Отец с трудом, но спустился за ним следом. Наклонившись, пролез в землянку, где Гешка уже зажёг свечу.
Отец мог стоять здесь только пригнувшись.
— Мрачноватое местечко, — после затянувшейся паузы сказал отец. — Здесь же может землёй завалить. Опасно… — он осёкся, посмотрев на Гешку. — Но ты неплохо тут всё оборудовал.
— Я не хочу сюда больше приходить, — Гешка смотрел под ноги.
— Тогда забери свои вещи.
— Пусть тут всё так останется.
Гешка потоптался, оглядел последний раз своё убежище и погасил свечу.
Над оврагом дул сухой морозный ветер. Странно, как он проникал в эти лесные заросли. Он щипал щёки, сушил губы и выбивал слезу из глаз.
За опустошенными, безлистными деревьями стала заметна небольшая просека в низине. Гешка никогда раньше не обращал на неё внимания, а теперь увидел в просвете, между оголённых ветвей рыжее пятно. Яркое, а потому заметное на свежем снегу.
Гешка с треском продрался к началу спуска в низину. Отсюда просека хорошо просматривалась. Лис уходил. Чуть заметно прихрамывая, но уже не поджимая лапу. Лис, видно, почувствовал на себе взгляд, остановился и снова поглядел на Гешку тем пристальным, усталым взглядом, долгим и прощальным, а потом побежал прочь не оборачиваясь.
«Вот так, наверное, уходит одиночество, в которое я не верил, — пришло Гешке на ум. — Уходит, оставляя след с раздвоенным пальчиком лисьей лапы».
— Пап, а если поехать к морю, туда, где мы были с мамой, где камни, тропинка. Там я коленку разбил. Помнишь?
Отец с неохотой оторвал взгляд от убегавшего лиса и с удивлением посмотрел на Гешку.
— Мы с тобой и мамой никогда не были на море. А коленку ты рассёк, когда с велосипеда упал.
— Как же? Но я ведь помню.
Отец положил руку ему на плечо.
— Память иногда подкидывает странные вещи, как будто воспоминание. А на самом деле это то ли мечты, то ли сны… А мы с тобой поедем, куда ты захочешь. И море сейчас ещё тёплое, доброе.
Вместо измученной, раздавленной скрипки перед Гешкой на диване лежала преобразившаяся, блестящая. Но и под новым лаком виднелись следы от заросших трещин, как морщинки.
Гешка провёл ладонью по шершавым струнам, по изогнутой шее грифа. Ему показалось, что струны вибрируют, дрожат под рукой. То ли от страха, то ли от нетерпения. Гешка положил скрипку на плечо, прижался щекой к твёрдому прохладному телу скрипки. И скрипка от его тепла почти мгновенно нагрелась, оттаяла, ожила, и, когда смычок коснулся струн, раздался вдруг не тот скрипучий, неровный звук, а другой, от которого сводило челюсть не только у соседей, но и у самого Гешки. Тёплый, густой, глубокий, исстрадавшийся, настоящий. От него мурашки пошли по коже. И мелодия не звучала рывками, по нотам, по строчкам, — она лилась монолитно, солнечно-грустно. Как ровный ветер, робко трогающий верхушки старых седых елей.
