Цветущий репейник - [7]

«В начале тетради, как и в жизни, один день, как новый лист, — удобный, счастливый, а следующий день, перевёрнутый лист, — всё пасмурно, такое же шершавое, как старая школьная парта. В середине тетради писать одно удовольствие: того, что исписано, и того, что ещё не тронуто, — поровну. А в конце снова удобно писать через раз, через страницу, — раздумался Гешка. — Потом тетрадка заканчивается, хотя казалось, что она такая толстая, что её не испишешь никогда. Так и жизнь: кончится внезапно, хотя думаешь, что она бесконечная, что кто-то вот-вот придумает таблетки от бессмертия. Мама, наверное, тоже так думала и всё равно умерла».

Гешка вышел из норы, присел на бревно. Слабой холодной пылью оседал на землю дождь. Склоны оврага блестели, как лакированные бока скрипки, на которой Гешка никогда больше не будет играть.

«Пусть хоть на куски режут, — подумал он. — Лучше она у Мефодия Кузьмича останется. Он её не обидит. А я здесь насовсем останусь».

Гешка стал смотреть на небо молочно-белое, предснеговое. Изо рта уже шёл морозный пар, и пальцы покраснели и застыли.

«Зима будет долгой, — размышлял Гешка. — Есть мне станет нечего. Запасов надолго не хватит. И на одних сухарях ноги протянешь. Значит, я не могу жить один, без отца, без дядек? Но если бы хватало еды, я бы остался один? Как же выживает лис? Ведь я недавно начал его подкармливать. Наверное, он находит объедки на городских помойках. Но я не смогу брать еду из помоек. Выходит, я должен жить с людьми, как те собаки в стае, чтобы выжить. И зачем такая жизнь, раз я не свободен? А свободен ли отец, дядя Федя? Они зарабатывают, могли бы жить одни. Но живут все вместе. Почему? Любят друг друга? Дядя Саша с дядей Женей, похоже, ненавидят друг друга. Ругаются бесконечно. А дядя Федя со своих пленэров всё-таки возвращается домой, ему надо зачем-то услышать моё мнение о его картинах. Отец должен жить со мной, раз я его сын. А он ответственный. Да и не бьёт меня, только грозится. Как же странно устроена жизнь!»

Гешка поёжился. Дождевые пылинки слились в капли. Они падали за шиворот, холодили лицо. Мальчик хотел было забраться в нору, когда услышал шорох. Наверху над оврагом стоял лис. Мокрый, худой.

— Лис, иди, там котлета, — позвал Гешка.

Лис стоял не шелохнувшись, но и Гешка не двигался. Окаменел. Такой же мокрый и тощий, как лис.

Долго лис не выстоял, видно почувствовал запах котлеты. Похромал вниз, неловко приседая на зад и подметая скользкую тропу пушистым хвостом. Он обошёл Гешку стороной и шмыгнул в нору. Звякнула миска, и лис прохромал мимо Гешки обратно.

На Гешку пахнуло лисьим духом: мокрой шерстью, котлетой, которую лис дожёвывал, и запахом леса: смесь порыжевшей прелой хвои, грибов, земляники, перегнивших листьев и сырости, какой тянет от маленького ручья, с журчанием крадущегося между корней деревьев в тени и сумраке лесной глухомани. Лис вскарабкался наверх и скрылся в еловой гуще.

Гешка окончательно замёрз. Капли дождя от холода в воздухе превращались в кристаллы снега. Снежинки плыли, планировали, оседали на крупные еловые ветви паутиной инея. Мальчик забрался в нору, улёгся на топчан. Он укрылся старым дядькиным бушлатом, который удалось перетащить в нору, когда никого не было дома. Гешка повернулся носом к сырой глинистой стене и незаметно для себя уснул.

А проснулся он в темноте. Свечка, горевшая в норе, потухла. В глухой тишине Гешка впервые испугался и темноты, и того, что он совершенно один. Выход из норы был почти не виден.

Гешка скатился с топчана и на четвереньках бросился наружу. А там уже в снегопадение вплелись глубокие осенние сумерки — короткое предисловие к долговязой, сырой ночи, которая вот-вот растянется по всему городу и лесу на долгие часы.

Снег застелил дно оврага и сделал склон скользким. Гешка падал и скатывался на дно несколько раз, но с упорством карабкался. Он бежал по лесу, вдруг ставшему враждебным и страшным. Домой.

* * *

Дядя Федя сунул Гешку в ванну с зеленоватой водой. Но Гешка и в ней продолжал дрожать, обхватив руками согнутые в коленях ноги. Дядя Федя присел на край ванны.

— Где ты был? Все с ума сходят. Отец в милицию побежал. Сашка по окрестным закоулкам ездит, тебя высматривает. Женька только не в курсе — на дежурстве сегодня. Что же ты?

Гешка молчал. Он не знал, как и что говорить. И стоит ли?

Отец увидел, наверное, Гешкины вещи, сброшенные в коридоре. Он распахнул дверь в ванную и остановился, обессиленный, вспотевший, в расстёгнутой куртке. Прислонился спиной к косяку. Измученно поглядел на дрожащего в ванне Гешку, резко оттолкнулся от дверного косяка и ушёл в глубину квартиры.

Гешка сидел в ванне, упёршись подбородком в свои острые коленки, и смотрел, как по воде расходятся круги от его слёз. Мальчик поглядел на тонкий белый шрамик над коленкой. Вспышкой в память вкатилось солнце…

Оно раскалило камни вдоль тропы с камнеломкой, выросшей в щелях между камней. Мелкие белые цветочки на сухощавых тонких стебельках покачивал солёный ровный ветер. Он катил по тропе опавшие лепестки и стебли, свившиеся в объёмные шары.

Пахло йодом, пирожками и горьковатым дымком из близкой шашлычной. Мама бежала впереди. Вон её белый сарафан в красный крупный горошек. Круглые загорелые плечи и такие же круглые локти с ямочками. Она спешила по серой пыльной тропинке вниз, вниз, где у моря её ждал отец. А четырёхлетний Гешка капризничал в тот день, не хотел никуда идти, садился на землю и ревел.