Цветущая, как роза - [57]

— Ладно, бери лошадей. Надеюсь, ты вернешь их. А то опять увидишь какой-то корабль в Салемской бухте и захочешь узнать, куда он отправляется.

— Все-то вы помните, хозяин, — рассмеялся цыган нисколько не смутившись. — Но даже если бы я и захотел уехать, Саймон-то ни за что не согласится. Так он к ней привязался. Он хочет переждать, пока все поуляжется, понаблюдать за ней. И если она действительно хочет выйти за него, он украдет ее и женится.

— А вот тут-то слово будет за мистером Томасом, — возразил я.

— Это все пустяки. Я сам могу обвенчать их. Я глава здешнего цыганского общества. — В голосе Ральфа звучала уверенность, граничащая с самодовольством.

— А, ну тогда ладно. Но, наверняка, до этого не дойдет. Если Пиклы убедятся, что у Саймона серьезные намерения, отпадет всякая необходимость в твоих услугах.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я имею в виду, вызывать ветер, заклинать жилище или выполнять обязанности священника.

— Можете смеяться, но ветер я действительно вызвал. А что до заклинания дома, то все знают об этом. И меня всякий раз вызывали, когда начинали строительство. Вот увидите, дом будет стоять прочно и долго. Вы будете жить счастливо в нем. Ни под одной крышей вы бы не чувствовали себя так хорошо.

Заклинание, о котором шла речь, было цыганским суеверием, и я неохотно, но все-таки согласился на этот обряд. Когда мы разметили площадку для фундамента, и Энди уже занес лопату, чтобы воткнуть ее в землю, Ральф схватил его за руку, вырвал инструмент, осторожно отмеряя шаги, прошел к центру участка. Он четыре раза вонзил лопату в землю и вытащил прямоугольный кусок торфа.

— Земля эта имеет четыре угла, таким будет дом, стоящий на ней. Земля сия богата, и богато будет жилице, стоящее на ней. Здравие, счастье, изобилие и долгие годы да поселятся в этом доме.

— Вспомнив это, я спросил:

— А ты не можешь заколдовать сердца Пиклов? — Магитабель слишком хороший работник — в доме, на поле. Мои чары не для таких упорных, ответил он, будто втолковывая обычную истину.

— Ладно, бери лошадей, поезжай по поселку, собери все поручения. Что касается меня, купи мне покладистую лошадь.

— Куплю самую лучшую, даже если придется отдать всю выручку от шкур. — Не глупи. Лучше побереги свои денежки, пока не влюбишься в кого-нибудь.

Его белые зубы блеснули:

— Я уже вышел из возраста Саймона. Чем одна баба отличается от другой? Все они одинаковы в темноте. — И оставив меня размышлять над этой грубой истиной, он удалился. Следующие несколько дней он был занят сбором заказов на соль, ткань, порох, иглы, а также получал послания для друзей в Салеме и на случай, если представится оказия передать письма кораблем в Англию, случись в бухте судно, экипаж которого согласится на подобное поручение.

Саймон, в подавленном состоянии, молчаливо присматривал за упаковкой шкур и провизии на дорогу. Ясным осенним утром, когда воздух был подернут легкой морозной дымкой, они отправились в путь. Проехали Проход, ведущий из долины, и исчезли из виду. Внешний мир казался нам столь далеким от Зиона, что возобновление контактов с ним дало мощный толчок нашему воображению. Странно уже было представлять себе, что живут люди в Форте Аутпосте и Санктаурии, и в Нитсхеде, и в Колумбине, и в Салеме — люди, которые считали свои крохотные поселения центром вселенной, для которых Ральф и Саймон будут казаться пришельцами с края земли. Столь же странно было размышлять над зовом крови. Ведь из всех обитателей Зиона одни только цыгане не захотели владеть собственной землей и снова отправились странствовать. Думая об этом, я заметил Джудит, не спускавшую глаз с братьев, которые удалялись от нас, пересекая мост.

— И ты хочешь с ними? — полюбопытствовал я.

Девушка продолжала глядеть на исчезающие в дымке фигуры, пока они совсем не скрылись из виду. Затем, не поворачивая голову в мою сторону, она сказала:

— Вы ведь сами знаете, хозяин.

Из уст Ральфа, Саймона, или даже Энди, который перенял эту манеру цыган, слово «хозяин» не значило ничего, не больше чем «Филипп» или «Оленшоу» в обращении других людей, но Джудит произносила его всегда очень покорно. Мне не удалось скрыть своего раздражения:

— Сотни раз просил тебя не называть меня так.

Цыганка повернулась ко мне, не отрывая ног от земли, казалось, что тонкий гибкий стан ее вращался на оси хрупкой талии.

— Что в этом такого? Вот меня можете называть хозяйкой, сколько угодно.

С этими словами она скрылась в доме, оставив меня, онемевшего от удивления.

Четыре дня спустя я взял ее в свою постель. Это был ужасный и неразумный поступок. Я не любил Джудит. Сердце мое принадлежало Линде. Ни на мгновение мои чувства к Линде не ослабевали, они были такой же частью меня самого, как моя больная нога. Я, конечно, мог придумывать тысячи оправданий своему безумию, но ничуть не стремился обмануть самого себя. Во-первых, виной тому было время года, опасное своим буйством красок, обреченных на скорое увядание и своей недолговечностью пробуждающее даже у самых легкомысленных людей мысли о бренности бытия, недолговечности молодости и близости последнего часа. Кроме того, рядом со мной была девушка, готовая упасть в мои объятия. Были живы еще воспоминания о той ночи, когда она спала у меня на плече, и о множестве других мелких событий, которые произошли с того времени. — Знай я тогда то, что известно мне сегодня, пусть в тысячах темных закоулков моей жизни подстерегали бы меня тысячи молодых цыганок, я овладел бы каждой из них, не испытав и не позволив себе испытать при этом то рвущее душу, раздирающее, унизительное раскаяние, которое я почувствовал в ту ночь, когда понял, что моя измена самому себе может сравниться только с изменой Линде.