Цветок в пустыне - [66]

Уилфрид отвернулся к окну и, не глядя назад, сказал:

— Ты никогда не был вынужден доказывать, что ты не трус. И не пытайся — все равно случай не подвернётся. Он приходит, когда не нужно, а не тогда, когда ты его ищешь.

— Естественно. Но это же не вина Динни, дружище.

— Её беда.

— Как же быть?

Уилфрид повернулся на каблуках:

— О, чёрт бы тебя побрал, Майкл! Уходи! В такие вещи нельзя вмешиваться. Они слишком личные.

Майкл вскочил и взялся за шляпу. Уилфрид сказал именно то, о чём он и сам думал перед его приходом.

— Ты совершенно прав, — смиренно согласился он. — Спокойной ночи, старина. Хороший у тебя пёс.

— Прости, — извинился Уилфрид. — У тебя добрые намерения, но тут ты бессилен. Тут все бессильны. Спокойной ночи.

Майкл вышел и спустился с лестницы, напоминая побитую собаку.

Когда он вернулся домой, Динни уже поднялась к себе, но Флёр ждала его внизу. Он не собирался поведать ей о своём визите, но жена пристально посмотрела на него и объявила:

— Ты не был в палате, Майкл. Ты ходил к Уилфриду.

Майкл кивнул.

— Ну как?

— Ничего не вышло.

— Я заранее могла сказать тебе то же самое. Как ты поступишь на улице, увидев, что мужчина ссорится с женщиной?

— Перейду на другую сторону, если, конечно, успею вовремя их заметить.

— Тогда в чём же дело?

— Они же не ссорятся.

— Допустим. Но у них свой особый мир, вход в который закрыт для всех остальных.

— Так Уилфрид и ответил.

— Естественно.

Майкл пристально посмотрел на Флёр. У неё тоже был однажды свой особый мир. И не с ним!

— Это глупость с моей стороны. Но я вообще глуп.

— Нет, ты не глупый. Ты чересчур благожелательный. Идёшь спать?

Поднимаясь наверх, Майкл не мог отделаться от странной уверенности, что не он хочет лечь с ней в постель, а она с ним. Что ж, в постели все разом изменится, — такова уж природа мужчины!

Через окно своей комнаты, расположенной над спальней Майкла и Флёр, Динни услышала тихое журчание их голосов и, уронив голову на руки, дала волю отчаянию. Звезды враждебны ей! Внешние препятствия можно разрушить или обойти, но путь к сердцу любимого человека, когда им владеет глубокий душевный разлад, закрыт непреодолимой преградой, которую нельзя ни отодвинуть, ни пробить, ни сломать. Девушка взглянула на враждебные ей звезды. Неужели древние действительно верили во влияние светил, или у них, как и у неё самой, просто была такая манера выражаться? Неужели этим ярким бриллиантам, поблёскивающим на синем бархате ночного простора, есть дело до крошечных людей, человекообразных насекомых, которые рождаются из объятия, встречают себе подобного, сливаются с ним, умирают и становятся прахом? Всуе ли поминаются названия этих пылающих солнц, вокруг которых вращаются крошечные осколки-планеты, или воистину их бег и расположение предвещают грядущее?

Нет, человек всегда переоценивает свою значимость. Он пытается впрячь вселенную в ничтожное колесо своей судьбы. Спускайся вниз, милый Возничий! Но он не спускается, а уносит человека с собой в бесконечность…

XXVII

Два дня спустя Черрелы в полном составе собрались на семейный совет, так как Хьюберт получил приказ срочно вернуться в свой суданский полк и требовал, чтобы до его отъезда было принято решение относительно Динни. Поэтому четверо братьев Черрел, сэр Лоренс, Майкл и сам Хьюберт сошлись у Эдриена в музее, после того как мистер Черрел-судья освободился из присутствия. Все знали, что совещание, видимо, ни к чему не приведёт, поскольку, — как понимает даже правительство, — бесполезно принимать решения, которые невозможно провести в жизнь.

Майкл, Эдриен и генерал, лично встречавшиеся с Уилфридом, оказались наименее разговорчивыми; больше всех разглагольствовали сэр Лоренс и судья; Хьюберт и Хилери то подавали голос, то замолкали.

Предпосылка у всех была одна и та же: «Это дело скверное», — но, развивая её, ораторы разделились на два лагеря: Эдриен, Майкл и отчасти Хилери утверждали, что сделать ничего нельзя, надо подождать и посмотреть, чем всё кончится, остальные считали, что сделать можно очень многое, но ничего конкретно не предлагали.

Майкла, впервые увидевшего всех своих четырёх дядей одновременно, поразило сходство черт и цвета их лиц, сходство почти полное, за исключением глаз — серо-голубых у Хилери и Лайонела, карих у генерала и Эдриена. У всех были скупые жесты, неторопливые движения. В Хьюберте эти характерные приметы подчёркивались молодостью; его карие глаза по временам казались почти серыми.

— Не даёт ли закон возможности помешать ей, Лайонел? — услышал Майкл голос отца.

Эдриен нетерпеливо перебил:

— Оставьте Динни в покое. Пытаться решать за неё — нелепо. У неё горячее сердце, бескорыстная натура и достаточно здравого смысла.

Хьюберт возразил:

— Все мы знаем это, дядя, но дело кончится для неё большим горем, и мы должны сделать, что можем.

— А что мы можем?

«Вот именно!» — подумал Майкл и сказал:

— Она сейчас и сама не знает, что делать.

— Почему бы тебе не увезти её с собой в Судан, Хьюберт? — спросил судья.

— Я потерял всякий контакт с нею.

— Если бы кто-нибудь очень нуждался в ней… — начал и не кончил фразу генерал.

— Даже это реально лишь в том случае, если она будет совершенно уверена, что больше не нужна Дезерту, — отпарировал Эдриен.