Цветок в пустыне - [65]

У себя в комнате она села за письмо к Уилфриду. Больше нет никаких оснований молчать, — Стэк все равно скажет, что она заходила.

Динни написала:

«Саут-сквер, Вестминстер.

С самой субботы я мучилась сомнениями — писать тебе или ждать, пока ты напишешь. Милый, у меня и в мыслях не было вмешиваться в твои дела. Я просто ехала к мистеру Масхему, намереваясь сказать ему, что во всём виновата я одна, что это я заставила тебя „перейти границы“, как он имел глупость выразиться. Я никак не предполагала, что ты можешь там оказаться. В сущности, я даже не слишком надеялась застать его. Пожалуйста, позволь повидаться с тобой.

Твоя несчастная

Динни».

Девушка сама опустила письмо в ящик. На обратном пути она встретила Кита, который возвращался домой в сопровождении гувернантки, собаки и двух младших детей тёти Элисон. Они казались совершенно счастливыми; Динни стало стыдно не казаться такой же, и она отправилась вместе с ними пить чай в классную комнату Кита. Чаепитие ещё не закончилось, когда вернулся Майкл. Динни, редко видевшая его в обществе сынишки, была очарована непринуждённостью их взаимоотношений. Глядя на них, трудно было сказать, кто старше, хотя некоторая разница в росте и отказ от второй порции клубничного варенья говорили в пользу Майкла. Час, проведённый с детьми, был для Динни самым счастливым за пять дней, прошедших с тех пор, как она рассталась с Уилфридом. Затем она отправилась вместе с Майклом к нему в кабинет.

— Что-то случилось, Динни?

Перед ней лучший друг Уилфрида, человек, которому легче всего излить душу, а у неё нет слов! И вдруг, опустившись в кресло Майкла, подперев голову руками и глядя не на него, а в пространство, словно присматриваясь к своему будущему, Динни заговорила. Майкл устроился на подоконнике; лицо его попеременно принимало то горестное, то чудаковатое выражение; время от времени он тихо вставлял успокоительное словечко. Ничто не испугало бы её, говорила Динни, ни общественное мнение, ни газеты, ни даже её семья, если бы в самом Уилфриде не таилась глубокая горькая тревога, всепоглощающее сомнение в правильности своего поступка, если бы он не стремился постоянно доказывать другим, а главное, самому себе, что он не трус. Динни впервые решилась дать выход долго сдерживаемой тревоге, которую вселяло в неё ощущение того, что она словно пробирается по болоту и каждую минуту может провалиться в бездонную трясину, прикрытую лишь тонким и обманчивым слоем дёрна. Наконец она замолчала и бессильно откинулась на спинку кресла.

— Но разве он не любит тебя по-настоящему, Динни? — мягко спросил Майкл.

— Не знаю, Майкл. Раньше я думала, что да. Теперь не знаю. За что ему меня любить? Я — обыкновенный человек, он — нет.

— Все мы кажемся себе обыкновенными. Не хочу тебе льстить, но ты кажешься мне гораздо менее обыкновенной, чем Уилфрид.

— О нет!

— Поэты доставляют окружающим одно беспокойство, — мрачно констатировал Майкл. — Итак, что же будем делать?

Вечером после обеда он ушёл якобы на вечернее заседание палаты, а на самом деле отправился на Корк-стрит.

Уилфрида дома не оказалось, и Майкл попросил у Стэка разрешения подождать. Сидя на диване в этой причудливо обставленной и плохо освещённой комнате, он корил себя за то, что пришёл. Намекнуть, что его послала Динни? Бесполезно и даже вредно. Кроме того, она же тут ни при чём. Он пришёл сам, чтобы попробовать выяснить, в самом ли деле Уилфрид любит её. Если не любит, — что ж, тем легче и быстрее она переживёт своё горе. Новость, может быть, разобьёт ей сердце, и всё же лучше это, чем гоняться за призраком. Майкл знал или догадывался, что Уилфрид совершенно не способен поддерживать односторонние отношения. Самое страшное для Динни — связать себя с ним, переоценив его чувство к ней. Возле дивана на маленьком столике с виски лежала вечерняя почта — всего два письма. Одно из них, как заметил Майкл, — от Динни. Дверь приоткрылась, и вошла собака. Она обнюхала брюки Майкла и легла, положив морду на лапы и уставившись на дверь. Он заговорил с ней, но она не обратила на него внимания. Учёная собака! «Буду ждать до одиннадцати», — решил Майкл, и почти сразу же вслед за этим вошёл Уилфрид. На щеке у него был кровоподтёк, подбородок заклеен пластырем. Собака завертелась у него под ногами.

— Похоже, вы крепко подрались, старина? — осведомился Майкл.

— Да. Виски?

— Нет, благодарю.

Он наблюдал за Уилфридом. Тот взял письма, отвернулся и вскрыл их.

«Я должен был догадаться, что он это сделает! — подумал Майкл. Пропали мои надежды! Теперь он просто обязан притворяться, что влюблён в Динни».

Уилфрид, все ещё стоя спиной к гостю, налил себе виски и выпил. Затем обернулся и спросил:

— Ну?

Обескураженный таким кратким обращением и мыслью, что он пришёл выспрашивать друга, Майкл молчал.

— Что ты хотел спросить?

— Любишь ли ты Динни, — отрезал Майкл.

Уилфрид рассмеялся.

— Ну, знаешь ли!..

— Знаю. Так не может больше продолжаться. Чёрт побери, Уилфрид, ты обязан подумать о ней.

— Я думаю.

Уилфрид бросил это с таким измученным и отрешённым видом, что Майкл решил: «Не лжёт».

— Тогда, бога ради, докажи ей это! — взмолился он. — Не заставляй её терзаться.