Цветок для двоих - [12]

В ответ на подавленное молчание пояснила, округло показывая в жарком воздухе руками:

— Он такой бомбочкой был, на блюде, и завернут в листья салатные. Хорошо завернули, даже удар о башку салат выдержал. Ну, Лаки увела страдальца утешать, а прочие встали, спели еще один гимн, отдали нам честь и смылись. Ты чего?

Шанелька неудобно сидела, изо всех сил отворачиваясь от сверкающей воды, откуда выходили на берег две черные блестящие фигуры с лупатыми линзами масок.

— А вдруг это они?

— Ты теперь от всех упакованных в гидрокостюмы будешь прятаться? Не волнуйся так. Они очень громко смеялись, когда Захран паштетом схлопотал. Нет, ты прикинь, как звучит!

— Не хочу я прикидывать, — тоскливо сказала Шанелька, запуская руки в растрепанные волосы, — да что ж у меня все наперекосяк. Так напилась, что забыла? Вот ужас-то. Хорошо, Димка не знает, а то не поверил бы.

— А ты с ним вчера порвала, — беззаботно напомнила Крис, снова укладываясь и сдвигая очки на глаза.

— Как порвала?

За темными стеклами глаз Кристины не было видно, но губы улыбались.

— Шучу. Ты рвалась к телефону, да я тебя не пустила.

— Помню, — с облегчением перебила ее Шанелька, — помню Лаки и парней, да. Мелкие все, как подростки. Песню помню. Национальный гимн Пуруджистана. Но я решила, что мне весь этот бред приснился. А Димку не помню. Давай, скажи, вдруг я вспомню. Они слышали, эти дайверы, да? Как я…

— Нет. Мы снова легли. А потом ты, как привидение, у меня в спальне оказалась. Просветление на тебя нашло. Ты мне сообщила, что все поняла. Все-все и еще раз все! Если любящий муж так беспочвенно ревнует и не стесняется ревностью оскорбить, значит, он в это полностью верит. Так? (это ты меня ночью спрашивала, а я кивала). А значит, он судит по себе. Проецирует. Так? А значит, как только Димочка Фуриозо оказывается без присмотра и контроля, то в голове у него одни только измены и посторонние бабы. Так?…Тут я кивать не решилась, но все равно пришлось вставать, причем очень быстро, чтоб отобрать у тебя смартфон, по которому ты хотела три раза прокричать Диме «развод-развод-развод» и уйти в местный монастырь.

— Криси, ты врешь! Наверное… О черт, да что ж я такая дурында!

Мимо прошли, скрипя белым песком под резиновыми тапочками, еще три фигуры в гидрокостюмах и Шанелька быстро свесила голову к лежащей у ног сумке.

— Да нормально все. Это из-за перелета. И недосыпа. И сам Димочка тебе нервов попортил изрядно. Вернешься и все утрясется.

Шанелька нервно засмеялась, разгибаясь и вытирая полотенцем красный лоб.

— Ой. Я что-то припомнила, из маркиза де Сада. Невинная девица у него там, на стезе добродетели. И чем дальше она по этой стезе идет, чем целомудреннее становится, тем больше вляпывается во всякие сексы с извращениями.

Крис подняла палец.

— Заметь, оставаясь при этом добродетельной!

— Не виноватая я, — хором продекламировали дамы, снова укладываясь на шезлонги, — он сам пришел!

— Сами, — поправилась Шанелька, — в количестве шести штук. Они что, все шесть будут рядом жить? Криси, давай уже срочно уедем в Геруду. Там тихо, там библиотека…

— Завтра, — успокоила ее Крис, — рано утром. А живут двое всего. Если этот Захраб, нет, Захран там, ты его по уху опознаешь.

Днем девочки бегали по сувенирным лавкам. Шанелька пыталась обдумать то, что уже произошло и выстроить план, дабы избежать досадных случайностей в ближайшем будущем. Но постоянно отвлекалась на стеклянные витые флаконы, огромные махровые полотенца с неизменными сфинксами и более местной тематикой — барочным гербом королевства Пуруджистан, на чеканные кубки и каменные бокалы, выточенные из розового мрамора так нежно, что стенки светились, как цветочные лепестки.

В каждой лавке их усаживали на диванчики среди расписных кожаных подушек (подушки тоже продавались) и подносили в пиалках густой алый чай-каркадэ, щедро выставляя на низкие столы сувенирные богатства. Чернявые торговцы то ворковали, то кричали гортанно, всплескивая смуглыми руками и складывая их в убеждающих жестах.

Усталая Шанелька, спотыкаясь на гладком плиточном тротуаре, влачилась за Крис, прижимая к груди пакет, в котором звякали чайнички и флаконы, шелестели папирусные свитки и тончайшие бамбуковые циновочки-салфетки. Пыталась вспомнить, о чем за ужином трещала Лаки, нагибаясь над опустошенными тарелками и подмигивая в сторону очередного кавалера. Потому что в лавке с чеканами, откуда только что вышли, осталась на диванчике дама, на которую до рассказов Лаки Шанелька не обратила бы внимания. Вернее, обратила бы, но совсем с другими мыслями.

Дама была очень и очень в возрасте. Это было видно по неподвижному перетянутому лицу с зауженными глазами, по жилистой шее, обвитой низками граненых бус, по рукам, усыпанным пятнышками гречки. Тщательно подстриженные выбеленные волосы открывали уши с крупными мочками, оттянутыми затейливыми серьгами. Шанелька читала когда-то — уши у человека растут всю жизнь.

А еще женщина была очень худой. Не болезненной худобой старого человека, а худобой фотомодели: тонкая талия, косточки на бедрах, тощие ноги, обтянутые стильными джинсами, узел рубашки на высохшем, казалось, прилипшем к позвоночнику животе.